Что касается «градусника», то из-за сложности боевого применения мы с ним только знакомились (на случай использования трофеев). «Лимонка» была легче, проще в эксплуатации и более эффективна в бою. Эту гранату мы учились метать не только очень точно на предельную дистанцию (до 50 м), но и с 2-секундной задержкой во времени (чтобы «цели» не успели убежать или укрыться), а также по движущимся мишеням. Подразумевалось, что мы сможем закинуть гранату в открытый кузов грузовика с пехотой.
Немецкие аналоги, «колотушка» (М24 с длинной деревянной ручкой) и «яйцо» (М39), на мой взгляд, уступали советским образцам. Хотя М24 очень точно и удобно бросалась, но большой вес и габариты, а также меньший разлет осколков не позволяли ей конкурировать с «лимонкой». Уж про «яйцо» и говорить нечего. Но, с другой стороны, в плане боевого применения «немцы» превосходили «градусник».
РГД-33 имела только одно важное преимущество: связка гранат становилась удовлетворительным противотанковым средством на ближней дистанции. Мешок «лимонок» в теории также можно было забросить на танк или под гусеницу, но практически такой вариант стоило использовать как самый последний. Хотя у меня в свое время более-менее получилось.
РПГ-40, со штатной бронепробиваемостью в 20 мм, была единственным эффективным средством борьбы с танками, имеющимся в распоряжении советской пехоты. Для сравнения, немецким солдатам приходилось вязать связки из М24, что требует как минимум времени на подготовку. Сложность применения РПГ-40 (как и связки гранат) заключается в слишком большом весе оружия, что ограничивает предельную дистанцию броска на 10–15 шагов.
Соответственно наша противотанковая учеба заключалась в обкатке танками и искусством поражения боевых машин связками или специализированными гранатами. Выглядело это так: вырывался (на скорость!) окоп, по нему проходил танк, делая один-два разворота. Это было самым страшным испытанием, поскольку учеба дважды заканчивалась несчастными случаями. Один раз погиб тиролец, один раз был тяжело ранен боец из прибалтийских немцев. Была некрасивая ситуация, когда обоссался молодой немчик. Но зато случаи, когда люди не выдерживали и бросались убегать, зафиксированы не были. Обкатка должна была достичь (и достигала) психологической готовности солдат к бою с танками.
В штатном режиме все заканчивалось благополучно: машина проезжала вперед, боец выбирался из окопа и бросал гранату (связку) прямиком за башню танка – туда, где жалюзи сверху прикрывают двигатель. Компоновка машин в данном случае была стандартной, и то, что мы практиковались на Pz.– II, не играло никакой роли.
Кстати, довольно сильная машина сопровождения пехоты и разведки. Ее скорострельной автоматической пушки калибра 20 мм было вполне достаточно для поражения легких советских танков Т-26 и БТ-7, основных наших противников. Против пехоты она со своей скорострельностью, пожалуй, была даже более опасна, чем классические танковые орудия, ведущие огонь осколочно-фугасными снарядами.
Кроме гранат, нами также изучалось еще два вида средств борьбы с танками. Во-первых, это были бутылки с зажигательной смесью. Тут все было банально просто: рекомендовалось в любой стеклянной бутылке (из-под пива, минералки, лимонада) развести смесь керосина и бензина, воткнуть в горлышко длинный тряпочный фитиль и метнуть получившееся оружие за башню боевой машины.
Во-вторых, это были трофейные польские противотанковые ружья. Это средство борьбы с танками было довольно слабым и малоэффективным из-за винтовочного калибра оружия. Для сравнения, немецкие ПТР обладали большим калибром и за счет этого были способны пробить более толстую броню. Но и польские ружья все же могли сгодиться в бою: рекомендовалось вести огонь по смотровым щелям и тракам танков при лобовой атаке, а по возможности (с замаскированной позиции, фланкирующим огнем) по корме и бортам (там броня стандартно слабее). Основное преимущество польских ПТР заключается в том, что некоторое их число попало в руки большевиков после «Польского похода».
То, что нас учили воевать именно советскими образцами оружия, диктовало само назначение «учебного батальона». Мы являлись не просто бойцами штурмовых подразделений, мы являлись диверсантами, которые не должны были вызвать у противника подозрений. Соответственно до той поры, пока не начнем его уничтожать.
А потому команды инструкторов, обращения к военнослужащим и даже личные разговоры между бойцами подразделения велись исключительно на русском языке. Это было не так и просто, учитывая, что носителей языка в батальоне было не более половины личного состава. В большинстве своем прибалтийские немцы и прибалты, эмигранты среди них составили наиболее маленькую группу.
Много было немцев из Германии, чуть меньше из Австрии. В отдельную группу набирались тирольцы и баварцы. Они обладали хорошей альпинистской подготовкой и, видимо, должны были использоваться где-то в горах.
К слову, во время «товарищеской помощи» германским сослуживцам по изучению русского я сам активно впитывал в себя знания немецкого. Получался взаимовыгодный симбиоз, который, кстати, поощряли наши командиры.
Да, именно командиры. Все звания употреблялись исключительно в соответствии с советскими аналогами, а у большевиков офицеров не было. И кстати, командиры зачастую ходили в советской форме. Это делалось для того, чтобы мы привыкали к знакам различия противника. С нами даже проводились примерные политзанятия! Нас учили отвечать и обращаться к командирам и солдатам не только в установленной форме, но и с правильными интонациями, используя порой какие-то простонародные выражения и обороты в зависимости от ситуации. Ситуация могла быть разной: расположение к себе, подчинение, провоцирование паники… Отдельным лингвистическим курсом изучался русский мат! Тут даже я умудрялся почерпнуть для себя нечто новое.
Все это делалось для того, чтобы мы гармонично влились во враждебную нам среду, и, в случае «мирного взаимодействия», не выдали себя какими-то мелочами.
Целый курс специальной подготовки посвящался психологии советских солдат и командиров. Из этого курса выходило следующее.
Во-первых, чем выше должность, тем менее способен и более труслив человек. Другими словами, на командирские должности зачастую выбиваются не самые грамотные, а самые нахрапистые, которые добиваются своего через полезные знакомства и угодливость перед начальством. И чем выше звание, тем человек становится все большим хамом и самодуром с подчиненными. В то же время он все сильнее стелется перед начальством. Практический результат – это огромные потери Красной армии при штурме линии Маннергейма. Тогда многим командирам ставились жесткие по срокам установки на штурм укреплений. И пока бой еще шел, а сроки уже подходили к концу, и командира полка или батальона начинали трясти, последние докладывали наверх о взятии укрепления. А сами своих подчиненных бросали в бой, уже не считаясь с потерями. Это вместо того, чтобы запросить время и дополнительные средства усиления, настоять на своем.
Во-вторых, все безобразие в армии творилось зачастую из-за отсутствия единоначалия. Большими командирами становились те, кто умел засунуть свое собственное мнение очень глубоко. А высшее командование, начиная с
