Пограничники обнаружили лодку. Овчарка покружила на месте, где мы вошли в воду, затем несколько раз настойчиво пролаяла в нашу сторону. Погранцы вновь осветили воду фонарями, но мы все же успели мягко нырнуть – так, чтобы не пошло разводов.
Коротко посовещавшись, бойцы НКВД стали подниматься наверх. Собака растерянно кружилась вокруг, призывно, но уже как-то неуверенно лаяла: четвероногий пограничник нас потерял.
Это нас спасло. Еще чуть-чуть, и горе-диверсанты были бы неспособны самостоятельно выйти на берег. Но и сейчас каждое движение отдавало болью.
Берег… Теперь я понимаю восторг моряков, потерпевших крушение, но сумевших добраться до суши. Меня колотит так, как никогда в жизни. Боюсь, что, несмотря на все усилия, первое задание станет и последним: боеспособность упала до нуля.
Ситуацию вновь выправляет Климов (и что бы я без него делал?). Опытный воин, он прихватил с собой одно из самых важных средств для выживания на войне: полулитровую флягу с водкой.
Сделав пару глотков, капитан подает емкость мне. Как же я присосался к горлышку! Илье Михайловичу пришлось вырвать флягу из моих рук, а я только теперь почувствовал ужасную боль, будто от ожога в горле. Кашель невозможно удержать, и хотя я старался прикрыть рот рукой, окрестность огласил приглушенный сип.
И снова дроздовец не подкачал, коротко, без замаха пробив мне классический крюк в солнечное сплетение. Дыхание тут же перехватило.
– Спасибо…
Я с трудом смог выдавить из себя скупую благодарность. Но это был не сарказм: капитан действовал по обстановке и, вполне возможно, вновь нас спас.
– Илья Михайлович, дайте, пожалуйста, еще.
– Только аккуратно, еще пару глотков, а то захмелеешь.
Он прав, алкогольной закалки у меня нет. Сделав еще два небольших глотка, я наконец-то почувствовал, как по телу расползается блаженная волна тепла. Хорошо…
Мы бежим, как можно быстрее стараясь покинуть патрулируемую пограничниками зону. Одновременно согревая закоченевшее тело, выводим хмель из организма. Каждый метр земли, оставшийся позади, делает мое сознание все более ясным, а настроение оптимистичным. Мы прорвались!
…Лежа на земле в глубоком кустарнике, я внимательно изучаю расположившийся передо мной аэродром. Тактика «Блицкрига» предполагает как можно более скорейшее завоевание немцами воздушного пространства, так что первые удары Люфтваффе нанесут именно по советским аэродромам. И тут очень важен фактор внезапности. А потому «Сталинских соколов» необходимо лишить связи в первую очередь.
Пока я определяю месторасположение телефонных кабелей, на ум приходит согласие с доводами Ильи Михайловича. «Красные» военачальники действительно стали очень слабыми, на смену грамотным офицерам пришли бездарности. Иначе как объяснить дикую скученность самолетов на аэродроме?
У немцев машины стоят каждая в отдельном капонире, которые еще и бетонируют. А здесь? Самолеты прижаты настолько плотно друг к другу, что одна бомба накроет сразу три-четыре машины. Причем бомба, брошенная не точно, а так, по квадратам.
Я был на немецких аэродромах и особо отметил надежную защиту их ПВО. Зенитная артиллерия немцев, прикрывающая взлетные полосы и стоянки самолетов, представлена в трех калибрах! Малокалиберные 20-мм зенитные автоматы «флак» 30/38 (а особенно счетверенные установки) очень опасны низколетящим самолетам, а потому идеально подходят для борьбы со штурмовиками. От высотных бомбардировщиков немцев защищают мощные длинноствольные орудия «Ахт-Ахт» калибра 88 мм. А автоматические пушки средних калибров (37 мм и 40 мм) успешно борются с противником на средних высотах.
При этом каждое орудие хорошо замаскировано и имеет свой сектор обстрела, а общая огневая схема позволяет полностью держать воздушное пространство над аэродромом. В случае наземной атаки сумасшедшая мощь зенитной артиллерии сметет любого противника, начиная с пехоты и заканчивая танками.
А советский аэродром прикрывают несколько зенитных пулеметов «максим». Счетверенные установки с модернизированной системой охлаждения, со значительно большей плотностью огня и скорострельностью, они гораздо более эффективны и надежны, чем станковый вариант. Зенитный «максим» был весьма неплохим средством борьбы с авиацией в 30-е годы, когда пулемет приняли на вооружение. Но сейчас его винтовочного калибра абсолютно недостаточно против бронированных «Ю-87».
На аэродроме базируется истребительная авиация. Знаменитые «мухи» (правда, я называл их про себя «бочонками») И-16, гроза небес Испании в 1936 году. Он был непобедим в схватках с «фиатами» и «хейнкелями-51», на равных дрался с первыми модификациями «мессершмитов». Вот только последний прошел глубокую модернизацию, а «ишачок»…
По виду кардинальных изменений не наблюдается. Если только пушечное вооружение появилось.
Да, шансов у советских летчиков нет. Их уничтожат одним хорошим ударом с воздуха, а тех, кто все-таки сумеет поднять машины, добьют «мессеры». И единственная возможность хоть как-то подороже продать свои жизни, с честью встретить врага в воздухе в полном боевом составе, заключается в своевременном предупреждении летчиков о нападении. Но именно этой возможности я и лишу большевиков.
Вот он, враг, и, казалось бы, надо радоваться тому, насколько он беззащитен перед нависшей угрозой. Определенное удовлетворение от сложного и опасного, но интересного задания я действительно испытываю. Вот только к нему примешивается целая гамма противоречивых чувств.
…Ведь это Россия, ведь это русские ребята. Я вырос на чужбине и совершенно не помнил Родины, практически не знал соотечественников, не играл с ними ребенком, не учился с ними. Я не влюблялся в русских девушек и не дрался за них с русскими парнями. Нет, я был изгоем во Франции, потому что был русским на чужбине, и мне от Родины досталась лишь гордость за ее историю, за подвиги ее народа. Моего народа.
Россия представала перед глазами какой-то сказочной страной, порабощенной злыми волшебниками, и это детское восприятие намертво засело в подсознании. А сейчас я нахожусь на русской земле и смотрю из засады на русских ребят, и вот оно – сказка свершилась. Пока я вижу их, я все больше убеждаюсь в том, что мои соотечественники… другие. Они не похожи ни на французских буржуа, в сердцах которых уже не осталось места подвигу и великодушию, ни на дисциплинированных и холодных немцев, ни даже на смелых, но излишне суетливых, горячных испанцев. Лица русских парней открытые и простые, но в них есть какая-то одухотворенность… Может, мне показалось. Но пока ребята шутили, таская какие-то ящики, пока они весело и беззаботно смеялись и обращались друг к другу на русском, я вспомнил Испанию, бои у Пингаррон. Танкиста, бросившегося спасать товарища из объятой пламенем машины, выкрикнувшего в отчаянии его имя. Русское имя.
Тогда все происходящее ошеломило меня, заставило усомниться в правильности выбора. И все потому, что меня коснулся кусочек Родины. А вот сейчас я на родной земле. Смотрю на ее сынов. И хотя Илья Михайлович был твердо убежден, что мы пришли сюда освободителями, я чувствовал, что мы здесь враги.
Что странно, в батальоне все
