Так я и поступил.
Боюсь, что в результате у американки сложилось самое нелестное впечатление о русском национальном характере.
Датский дог Антон
«Какое счастье, что я не родился египтянином!» – думал он, пробираясь между летящими автомобилями, они крутили носами и бамперами у самого лица, прыгали в разные стороны, открывая путь, сходились, обгоняли со всех сторон, тормозили и подставляли бока. Гудели и пищали отрывисто и нескончаемо протяжно, и хриплым басом, и срывающимся дискантом.
О боже, если Ты провел водителя через Каир, то ему нипочем любой город! В эту ревущую железную массу легко и весело, как в чистый ручеек, входили женщины с детьми на руках и хохочущие замызганные мальчишки, а за ними прыгали трясущиеся старики в тюрбанах и с палками. Казалось, что вот-вот забьются под колесами трупы, но нет! ничего подобного не происходило, наоборот, люди весело обтекали стальные корпуса, ловко увертывались из-под колес, вовремя замирали и, улыбаясь, пропускали мимо смертельный поток, а потом мелкими прыжками и перебежками перебирались на другую сторону улицы.
Гораздо неприятнее выглядело бесконечное кладбище вдоль шоссе, там, у развешанного на веревках белья копошились семьи, приспособившие склепы для своих земных нужд, обустроившие их соломенными укрытиями от жуткого солнца днем и холода ночью.
О, родиться и прожить египетским феллахом.
Наконец Дэвид Смизерс прорвался в район Замалека, там все дышало благополучием западной цивилизации и мелькали знакомые с детства надписи «Park Lane Hotel» или «St.George Club». Там даже существовал зеленый заповедник, несколько напоминавший Гайд-парк, с фонтанами, гольфовой площадкой, беговыми дорожками и отменным видом на великую реку Нил, подпорченную гордыми коробками Шератона и других небоскребов.
Дэвид выбросил руку из льняного пиджака и взглянул на часы: Мэри сегодня задерживалась по работе на фирме, а гордость дома – ирландский сеттер Том уже полчаса дожидался желанного променада, бедный пес, наверное, вспоминал времена, когда Мэри не работала и они вдвоем точно вовремя выходили из апартаментов в доме на Ист Хит-роуд и медленно шествовали прямиком в Хемстед-Хит, по-английски запущенный парк, где Том отводил свою собачью душу.
Конечно, у Дэвида не было никаких сомнений в безупречном джентльменстве Тома, который, как истинный британец, скорее бы умер, чем позволил бы себе расслабиться. К тому же он был рыжий, как и хозяин, это незримо сближало сердца. Испытывая угрызения совести (большая редкость для сотрудника секретной службы, правда, когда дело касается не людей, а собак), Дэвид, не став дожидаться лифта, быстро взлетел на третий этаж и, вслушиваясь в деликатное урчание Тома за дверью, открыл апартаменты. Оба рыжих джентльмена радостно выпорхнули на улицу и проскочили в парк, где сеттер был спущен с поводка и оросил жаждущие влаги пальмы.
Замалек населяли в основном западные люди и ухоженная местная буржуазия, Смизерс внушал себе, что район напоминает Хемстед, по которому он скучал, хотя был чистокровным йоркширцем, до сих пор не избавился от акцента, даже пройдя сквозь Бирмингемский университет и школу восточных исследований. Просидев несколько лет в штаб-квартире английской разведки – СИС в Лондоне и занимаясь арабскими странами, в начале семидесятых Смизерс был брошен на боевые рубежи в Саудовскую Аравию, а затем передислоцирован в Каир в качестве резидента, имевшего в подчинении целых десять человек, изрядное число для экономных англичан.
Смизерс медленно шел по аллее, бдительно посматривая на Тома: собак арабы не жаловали (самим жрать было нечего) и вполне могли огреть его палкой. Такой дичайший случай произошел один раз с женой шведского посла, болонку которой в нищем районе (как эта дама там очутилась – загадка!) попросту прибили булыжником прямо на глазах у хозяйки.
Но не в Замалеке. Тут правила Европа, тут цивилизация не желала менять свой стиль жизни, тут боготворили младших братьев, и даже некоторые богатые арабы переняли эту порочную привычку процветающих наций.
Было около пяти, жара спадала, начинало смеркаться, и весь особаченный бомонд медленно стекался в парк, как на званый бал, со своими терьерами и мастифами.
Дэвид дошел до любимой пальмы Тома, именно там, на аллее он и увидел Иссама Абдель Карару, тоже с рыжим ирландским сеттером. Поскольку Иссам уже много лет верно служил Англии и ее боевому отряду МИ-6, Дэвид сделал вид, что не замечает агента и, движимый конспирацией – профессиональным психозом любого разведчика, свернул в сторону. Однако Карара бодро нагнал его, сияя солнечной улыбкой.
– Добрый вечер, Дэвид! Я счастлив вас видеть!
– Добрый вечер, Иссам! – хмуро отозвался Смизерс.
– Каждый раз, когда я вижу вас, я чувствую, как мое сердце наполняется радостью. Нет ничего прекраснее встречи с другом.
Дэвид промолчал, и на его лице ничего не отразилось, кроме угнетающей сумрачности. О, как хорошо он изучил сладкие речи Востока! Чем звонче поют соловьи, тем опаснее нести бремя белых – смотри под ноги! не болото ли тут? не сверкнул ли за пальмой кинжал? О, Восток, любовь и ненависть моя!
– Здоровы ли вы, Дэвид? – ласково поинтересовался Иссам. – Может, я могу вам помочь?
– Вы напрасно подошли ко мне. – Смизерс решил пренебречь джентльменской деликатностью. – Нельзя нарушать элементарные принципы конспирации. Тут много людей, и не в интересах дела афишировать наше знакомство.
– Но тут все собачники подходят друг к другу! – светясь неотразимой улыбкой, возразил Иссам. – Я так уважаю вас, что не могу пройти мимо, не пожав вам руку.
– Но мы же секретно – понимаете? – совершенно секретно сотрудничаем с вами, к тому же вы работаете не в цирюльне, а в каирской контрразведке. Вдруг вас увидит со мной кто-нибудь из коллег?
Смизерс хотел и дальше продолжить свои менторские наставления, но вдруг почувствовал всю бесполезность этого: если арабу приспичило, то отогнать его может только Аллах.
– Посмотрите на
