На этом мысу на вершине горы с отметкой 225 метров размешена береговая батарея брустверного типа из 4-х 240-мм пушек Шнейдера, обороняющая это стоянку и перекрывающую огнем подступы к заливу и вход в него. Если полистать справочники, то становится ясно, что в силу архаичности своей конструкции (ручное наведение и заряжание, конструкция 1887 года) эти пушки не способны стрелять быстрее, чем один раз в пять минут, и вести огонь по быстродвижущейся цели.
В других местах – например, на подступах к Токийскому заливу, где таких батарей натыкано как прыщей на морде перезрелой невесты – вполне возможен массированный заградительный огонь по ограниченной акватории, через которую должны прорываться корабли противника. Если все пристреляно и данные для стрельбы записаны в таблицы, то даже с этими допотопными орудиями при достаточном их количестве японские артиллеристы способны организовать для любого противника своего рода зону смерти, через которую не прорвется ни один вражеский корабль без того, чтобы не получить фатальных повреждений.
Но здесь, у входа залива Асо, все наоборот. Акватория для маневрирования вражеских кораблей во время обстрела ничем не ограничена; а такая четырехорудийная батарея в береговой обороне у японцев только одна. Ни о каком шквале огня тут не может идти и речи – скорее, наоборот. Русская броненосная эскадра, которая уже показалась на горизонте, имеет в бортовом залпе двадцать двенадцатидюймовых и восемь десятидюймовых орудий, и, маневрируя на скорости в двенадцать-четырнадцать узлов в час, способна обрушить на злосчастную горушку шквал огня и металла из двенадцати-пятнадцати крупнокалиберных снарядов в минуту. А японцы за ту же минуту будут способны ответить максимум одним выстрелом, да и тот снаряд полетит на деревню дедушке, потому что по маневрирующей цели эти пушки в принципе стрелять не могут. А если «Адмирал Трибуц» поднимет в воздух вертолет для корректировки или использует возможности своих радаров для помощи артиллеристам броненосцев – тогда положение японских батарейцев станет совсем безнадежным. При этом следует учесть, что дальнобойность устаревших береговых орудий французской выделки изрядно уступает (в полтора раза) дальнобойности современных на 1904 год двенадцатидюймовых русских морских орудий Обуховского завода, принятых на вооружение в 1895 году и рассчитанных к тому же уже на бездымный порох.
Дополнительно ко всему, горловина залива Асо защищена управляемым крепостным минным полем; причем оператор на берегу способен отключать-подключать не только все поле сразу, но отдельные минные букеты. Замечательная система, придуманная для того, чтобы свои корабли над минными полями проходили, а вражеские подрывались. Но если после бомбардировки и приведению к молчанию береговой батареи вражеский (в данном случае русский) десант захватит мыс Гоосаки, он не только посадит на руинах батареи своих наблюдателей для корректировки огня по внутреннему рейду, но и получит возможность отключить крепостное минное поле и впустить русские корабли в залив Асо. А дальше – раззудись, плечо…
Одним словом, сидеть на блокаде нам тут осталось очень недолго; дымящая на горизонте броненосная армада говорит о том, что наше, казавшееся бесконечным, Цусимское сидение наконец заканчивается. А то мы тут уже обжились, обзавелись привычкой удить с борта рыбу и, по совету местных коллег, купаться в сильно потеплевшем с марта море, используя запруду из парусины. Больше нам тут делать было нечего. Последние японские храбрецы, пытавшиеся форсировать Корейский пролив под покровом темноты или в плохую погоду, погибли смертью храбрых еще в начале апреля. При этом из Владика несколько раз приходили угольщики для крейсеров ВОКа и пароходы со снабжением для всех, включая и нас – сирых, но любимых.
А однажды с такого парохода снабжения к нам на борт доставили большой, обитый бархатом, сундук… Там, внутри, во-первых, находились ордена и солдатские кресты – это за учиненный нами в самом начале погром в Токийском заливе. Во-вторых, в них обнаружились новые погоны для всей команды – так сказать, «по имперскому образцу». И, в-третьих, там были кортики для наших старшин и мичманов, которые производились в звания прапорщиков, подпоручиков и поручиков по Адмиралтейству. Ну и еще в том сундуке находился орден Святого Георгия для самой лодки, который мы вместе с лентой соответствующей расцветки торжественно прикрепили к боевому знамени, которое с этого момента стало Георгиевским.
Остальные награды, погоны и кортики вручал лично Карл Петрович Иессен, как самый старший воинский начальник в округе и наш непосредственный (пусть и временный) командир. Мы лежали в дрейфе; с одной стороны возвышался высокий борт «Рюрика», с другой – борт «России» («Громобой» и «Богатырь» отлучились поразбойничать). Команда при полном параде выстроилась на палубе, а сверху – и с той, и с другой стороны – в таком же строю стояли команды «Рюрика» и «России». Пронзительно рыдали трубы корабельных оркестров, успевших выучить «Прощанье славянки»; Карл Петрович, похожий на Деда Мороза, раздающего новогодние подарки, вешал на грудь ордена и вручал новенькие погоны и кортики. Момент прекрасный и торжественный… Мне самому от Николаевских щедрот упало давно положенное командиру атомохода звание капитана первого ранга. А может, это товарищ Иванов подсобил – не зря же он выехал в питерскую командировку. Ну да ладно, не за ордена служим родине, и не за погоны; а потому, что таков наш гражданский долг.
Но долг долгом, а сидение в такой вот засаде все равно раздражает и разлагает. Держим мы тут Камимуру хорошо, но с тем же успехом и он удерживает нас от иных великих свершений. Таким образом, давно ожидаемое появление всего русского флота, должно быть, уронило настроение японцам и подняло нам. Вон как радостно забегали на крейсерах ВОКа матросы и офицеры. Им тоже хочется в гавань, на твердую землю и чтобы ночью койки не болтались от качки. Измаялись матросы, измаялись господа офицеры. Будь здесь пятый год нашей реальности, когда армия и флот были деморализованы непрерывными поражениями – и грянул бы бунт, по-русски бессмысленный и страшный. Но
