Мы не знаем реакции королевы на эти объяснения, но можем предположить, что они не удовлетворили бы Комитет по надзору и правительственной реформе палаты представителей, который за день до визита королевы в Лондонскую школу экономики собрался уже в четвертый раз, чтобы обсудить проблему кризиса. Вывод, что никому не удалось увидеть всю картину целиком, вряд ли показался бы ему исчерпывающим. Разве не предполагается, что задача макроэкономистов, глав центробанков и прочих регуляторов финансовой деятельности как раз и состоит в том, чтобы видеть всю картину целиком? Поэтому не приходится удивляться тому, что комитет вызвал для беседы Алана Гринспена – человека, дольше всех остальных занимавшего пост председателя Совета управляющих Федеральной резервной системы США, одного из самых влиятельных в мире экономистов, чья деятельность на протяжении двух десятков лет (вплоть до кризиса) в значительной мере формировала экономическую политику США, а опосредованно – и экономику всей планеты. В отличие от британских академиков Гринспен не стал перекладывать вину на чужие плечи. Он сообщил, что видел своей задачей понимание того, как в целом работает экономика. Проблема заключалась в том, как он с заслуживающей уважения честностью признался, что это понимание оказалось неправильным: «К своему глубокому огорчению, я обнаружил изъян. Изъян в модели, которую рассматривал как ключевой механизм, задававший тон функционированию мировой экономики». Что же это был за изъян и каким образом он смог внедриться в принимавшиеся мистером Гринспеном решения? Вот вопрос на триллион долларов. Экономика – наука немолодая. Центробанки – изобретение не новое. Как самая влиятельная в последние 200 лет общественная дисциплина смогла допустить столь катастрофическую ошибку? Третьим свой вердикт в апреле 2011 года вынес Лоуренс Саммерс – недавно вышедший в отставку директор Национального экономического совета, бывший шеф-экономист Всемирного банка и один из ведущих экономистов Соединенных Штатов. На конференции в Бреттон-Вудсе ему задали вопрос: считает ли он, что кризис показал, насколько плохо сторонники ортодоксальной макроэкономики и финансовой теории понимают реальное положение дел в экономике, и Саммерс сделал невероятное признание. В сложившихся условиях, объяснил он, вся гигантская структура ортодоксальной экономической теории, выстраивавшаяся со времен Второй мировой войны, оказалась практически бесполезной. Она не смогла объяснить, почему экономика посыпалась и что нужно делать, чтобы остановить ее падение. Впрочем, отметил Саммерс, существуют и другие, гораздо менее известные направления экономической мысли. Именно с ними и были связаны его надежды. В конце 2008-го – начале 2009 года, когда американская экономика балансировала на краю пропасти, Саммерс предложил Белому дому в качестве своего рода гуру трех экономистов: Уолтера Бэджета, Хаймана Мински и Чарльза Киндлбергера. Все трое, по словам Саммерса, не входят в мейнстрим ортодоксальной экономической мысли, кроме того, современными мыслителями их можно назвать с некоторой натяжкой. Теорию скончавшегося в 1996 году Хаймана Мински относительно функционирования монетарной экономики отвергло большинство экономистов. Чарльз Киндлбергер занимался историей экономики – дисциплиной, по мнению большинства, достойной значительно меньшего уважения по сравнению с экономической теорией, – и самая известная его работа была опубликована в 1978 году. Уолтер Бэджет, которого сегодня вообще относят к экономистам с изрядной долей условности, работал финансовым журналистом; он умер в 1877 году, а основные свои работы публиковал начиная с 1873 года. Однако в условиях бушующего кризиса Саммерс, стремясь разобраться в его финансовых причинах, обратился к трудам именно этих малоизвестных и непопулярных мыслителей. Что касается экономической политики в среднесрочной перспективе, то здесь на помощь могли бы прийти идеи Кейнса. Хотя исследования современных макроэкономистов «не оказывали существенного влияния на процесс принятия решений, – заявил Саммерс, – я в значительной мере находился под воздействием базовой системы взглядов Кейнса».
Что же сделало альтернативные экономические теории более полезными, а главное – значительно более реалистичными, чем «гигантская структура», на выстраивание которой в послевоенный период было потрачено столько сил? Как получается, что «Ломбард-стрит» Бэджета с его описанием лондонского монетарного рынка в начале 1870-х годов в условиях крупнейшего в истории финансового кризиса дает директору Национального экономических совета больше, чем новейшие разработки лучших экономических умов XXI века? «Я полагаю, – говорит Саммерс, – что экономика много что знает, о многом забыла и слишком многое отвлекло ее внимание от того, что действительно важно». Но что именно она забыла? Что именно ее отвлекло? И, возможно, самый важный вопрос: как это все получилось?
«Квинтэссенция всех зол бизнеса»
Не секрет, что у рынка короткая память. После финансового краха, грозившего уничтожить банковскую систему, экономику и, возможно, даже сам капитализм, прошло всего несколько лет, а все эти ужасы оказались благополучно забыты в условиях последовавшего бума. Многим казалось, что на сей раз после кризиса все действительно должно измениться, потому что и мировая экономика, и финансовая сфера вступили в фазу эпохальной трансформации. Предыдущее десятилетие явило миру беспрецедентный рост рынков капитала, сопровождавшийся множеством нововведений. Ведущими акторами и создателями кредита для новой глобализованной экономики стали не традиционные банки, а новая порода предпринимателей, придумавшая и распространившая торговлю долговыми ценными бумагами. По отдельности эти формы кредита казались рискованными и даже неликвидными, однако возникла новая категория компаний, специализировавшихся на формировании из этих бумаг диверсифицированных и поэтому не рискованных портфелей. Тех, кто сомневался в мудрости такого подхода, считали луддитами от экономики – до того момента, когда в пирамиде кредита возникла трещина, вызванная скачком процентной ставки, и некоторые из небольших фирм в этом секторе вынуждены были
