Все было, как раньше, как в день их первого знакомства в глуши силезского леса. Только злее. Теперь от ненависти, горящей в очах полячки, казалось, вот-вот расплавятся кольчужные звенья на его груди.
– …Знаешь что… знаешь… – задыхалась она.
Бурцев устало вздохнул:
– Ну и чего ты хочешь, Аделаида? Чего ждешь от мужа, которого не любишь?
Она фыркнула:
– Или мы немедленно уезжаем отсюда, Вацлав, или… или…
Какова была альтернатива, Бурцев так и не услышал. Хлопнула дверь. На пороге стоял дядька Адам. Хмурый и нелюдимый, как обычно. Ну, какая нелегкая его принесла так не вовремя! И почему пруссы не приучены стучать, прежде чем войти?
– Послушай, – начал Бурцев. – С пацаненком вашим недоразумение вышло. Мы извиняемся, но давай об этом чуть позже, ладно?
Дядька Адам махнул рукой:
– Это наша вина. Надо было толково объяснить парню, кому предлагать освященное молоко, а кому – не стоит. Я сейчас к тебе по другому делу, Вацлав. По срочному и неотложному.
– Говори, – вмиг подобрался Бурцев. Дядька Адам – основательный мужик. Срочным и неотложным делом пустяки называть не станет.
– Дозоры, наблюдающие за Наревским замком, заприметили шевеление у тевтонов. Немцы снимают со стен знамена и, похоже, готовятся к походу. Не желаешь сам поговорить с дозорными?
Немцы готовятся к походу? Это серьезно. Это значит, что скоро замок опустеет, и крестоносцам трудно будет перекрыть все пути. Можно будет уйти в Литву, а оттуда – на Русь. Было бы неплохо, совсем неплохо. И в первую очередь для Аделаиды, которой так не терпится сменить обстановку.
– Сейчас, дядька Адам, иду…
Он шагнул к двери.
– Идешь? – взвилась полячка. – Вот как?! Сначала распускаешь руки, а потом бросаешь жену и бежишь к своим разлюбезным пруссам?! Что, не терпится гореть с ними в геенне огненной? А не боишься, что я тоже вот так же убегу?
– Замолчи! – рявкнул он, не сдержавшись, – Я скоро вернусь.
Она не ответила. Лишь разъяренной волчицей прорычала что-то нечленораздельное. И хлопнула об пол очередную миску.
Глава 14Дядька Адам деликатно притворил за собой дверь. Бурцев сплюнул, вышел вслед за пруссом. Шибанул в сердцах дверью так, что вздрогнули стены. Фу-у-ух, – утер пот со лба. Ну, и стервоза же эта княжна, если рассудить. И угораздило же влюбиться в такую!
Прусский лучник глядел сочувственно и понимающе:
– Пусть Аделаиду не подпускают к лошадям, а то мало ли… – попросил Бурцев. – И знаешь что, дядька Адам, поставь-ка кого-нибудь присмотреть за ней. Пока меня нет, лучше ей вообще не отлучаться из дома.
Он и не подозревал, что притихшая полячка, прильнув к двери, прекрасно слышала слова, не предназначенные для ее ушей. Домашнего ареста Аделаида дожидаться не стала. И к лошадям не пошла.
Слезы текли по лицу княжны. Слезы ярости, унижения и злости. В таком состоянии оскорбленной Агделайде Краковской, дочери Лешко Белого, лошади ни к чему. В таком состоянии ей страх – не страх и любые сугробы – по колено. Дрожащими руками полячка нацепила на шею подвеску, которую Бурцев терпеть не мог – «шмайсеровскую» гильзу в золотой оправе, подарок пана Освальда. Специально нацепила, сознательно. Сейчас это был ее флаг, ее вызов и объявление войны.
Она уходила пешком. Выскочила из дома, пока не поставлена стража, прошествовала – стремительная, гордая, раскрасневшаяся – мимо неказистых прусских лачуг и грязных землянок, вышла за частокол, ускорила шаг, обходя походные шатры кочевников и русичей. Кто-то, кажется, Збыслав окликнул девушку. Аделаида даже не повернула головы – много чести! Литвин пожал плечами, посоветовал далеко в лес не уходить. Затем, поразмыслив, отправился искать пана Вацлава. Но было уже поздно: Аделаида вошла в подлесок, побежала. Далеко, быстро, выбирая самый неторный путь, по которому проще пройти пешему, нежели конному… Никакая погоня не должна была ее настичь.
Аделаида бежала, не видя перед собой дороги. Бежала ради того лишь, чтоб бежать. Проваливалась в снег, падала, поднималась и бежала снова. Обида, жуткая обида поглотила ее целиком, а обильные слезы смыли без остатка и страх и осторожность. Чужой незнакомый лес? Подумаешь! Непролазные топи вокруг. Ерунда! Тевтонские отряды? Как же! Они ни в жизнь не полезут в этакую дыру! Нет, прочь, прочь от ненавистного прусского селения. Прочь от нищеты и убожества. Прочь от угрюмых язычников и их бесовских игрищ. Прочь от укоризненного взгляда Вацлава.
Деревья кончились. Дорога пошла в гору. А там, на возвышенности – новый лес. Мрачный – не чета низинному. И два каменных истукана преграждают путь. Грубо высеченные из скальной породы (откуда только взялись в этих лесисто-болотистых местах скалы?) фигуры бородатых воинов. Выше человеческого роста. Много выше… Стоят один подле другого, глядят задумчиво в хмурое небо, пыжатся показать свою значимость.
Аделаида невольно сбавила шаг. Прусские идолы, к которым Вацлав почему-то категорически запрещал приближаться, издали смотрелись довольно зловеще. А плевать! Хватит! Раз уж муженьку лесное бесовское племя оказалось милее и дороже жены, его запреты больше ничего не значат для нее. Да и что сделают доброй христианке каменные истуканы при свете дня, под всевидящим оком Создателя? Ночь – время нечисти, а сейчас…
– Стой! Аделаида, остановись!
Княжна обернулась. Вацлав, мчавшийся по ее следам, только-только выскочил из нижнего леса и отчаянно размахивал руками. Отсюда, сверху, он казался таким маленьким, никчемным и беспомощным! Полячка не сдержала насмешливой улыбки. Утерла рукавом зареванное лицо, побежала дальше.
– Сто-о-ой!
Ну, уж нет! Крики только подстегивали девушку. Ну-ка побегай, побегай, пан Вацлав. Не смог удержать жену подле себя, так теперь давай-ка – поработай ножками!
Вблизи языческие идолы выглядели вовсе и не страшно. Валуны-валунами, только большие и немного подбитые неумелыми каменотесами. Ни в какое сравнение не идут эти грубо высеченные прусские статуи с работами придворных краковских мастеров! Аделаида демонстративно прошлась между истуканами, одного даже пнула ножкой. С трудом поборола соблазн показать язык преследователю.
В голове уже возникла озорная мысль: зайти в лес – недалеко зайти, совсем чуть-чуть, чтобы только укрыться за толстыми стволами, и понаблюдать за Вацлавом. А что? Неплохая возможность проверить, так ли уж сильно любит ее муженек, как о том рассказывает. Бросится ли следом, не раздумывая, или смалодушничает, стушуется перед прусскими каменюками? С человеком-то во плоти он драться горазд – это ей ведомо. А вот сможет ли преодолеть страх перед языческими божками?
От того, что сама она решилась преступить запретную границу, сердце переполняла гордость. Обида сменилась азартом. Аделаида аж прыснула от избытка чувств. Ей предстояло новое развлечение, и до чего же весело было, обернувшись назад, увидеть ужас в глазах Вацлава и его
