«Забывание, – говорил Мартин Хайдеггер, – явление более древнее, чем запоминание». Детская амнезия, решил Фрейд, «отгораживает от нас самое раннее детство, и делает нас чужими для него». Фрейд считал, что это защитный механизм, оберегающий нас от детских психических травм.
Теперь, однако, выясняется, что дети тоже формируют воспоминания, но очень быстро их забывают. Возьмем для примера статью 1991 года, озаглавленную «Воспоминания о Микки-Маусе: маленькие дети вспоминают посещение Диснейленда». Детей в возрасте трех-четырех лет просили вспомнить подробности этого путешествия через шесть месяцев или через полтора года после него.
В очень немногих научных статьях вы увидите такой, например, абзац:
«48 процентов испытуемых общались с такими персонажами, как Микки-Маус и Гуфи. 81 процент детей катались на лодке в джунглях и побывали в Малом Мире. 79 процентов детей катались на Думбо, 73 процента ездили в вагонах по детской железной дороге, а 50 процентов испытуемых катались на каруселях и в Чайных Чашках».
Дети запоминали много точных сведений: в среднем сорок деталей независимо от возраста или от времени, прошедшего после посещения. Младшие дети запоминали такой же объем информации, что и старшие дети, но первым требовалось больше вопросов и подсказок для припоминания.
Правда, запоминали дети все эти подробности ненадолго. Одна группа исследователей в США записывала разговоры между матерями и детьми, начиная с трехлетнего возраста. К возрасту 7 лет дети помнили 64 процента содержания этих разговоров, имевших место четыре года назад. Восьмилетние дети помнили только 36 процентов содержания разговоров.
Теперь попробуйте вспомнить из детства то, что кажется вам наиболее устойчивым воспоминанием. Например, самый первый день рождения, который вы сможете припомнить. Вы можете поклясться, что помните приготовления к празднику или игры, в которые играли в тот день со сверстниками. Но даже то, что, как нам кажется, мы помним, может, на самом деле, быть лишь реконструкцией, выполненной на основании рассказов родителей, более позднего опыта, впечатлений и фотографий того времени. Не обязательно эти воспоминания сопровождаются инстинктивным внутренним ощущением подлинности. Представьте себе, что на границе вас останавливают и спрашивают, сами ли вы паковали чемодан ваших детских воспоминаний; вы скажете правду, если ответите, что очень многие помогали вам его укладывать.
Для того чтобы понять суть детской амнезии, нам придется ненадолго обратиться к мышам и вращающимся колесам. В детском мозге быстро растут новые нервные клетки – нейроны. Этот процесс называют нейрогенезом. Этот процесс сильно замедляется в школьном возрасте и у взрослого человека.
Группа исследователей в Торонто начали свои исследования с нанесения ударов электрическим током взрослым мышам, находящимся в ящике. После этого испытания некоторым мышам позволяли заслуженно отдохнуть, а других заставляли бегать в колесе. Бег в колесе запускает нейрогенез в гиппокампе мышей. Через шесть недель обе группы мышей были снова помещены в ящик. Мыши, которых оставили в покое, демонстрировали страх (они цепенели); мыши, бегавшие в колесе, такой реакции не выказывали. Другими словами, бегавшие мыши (у которых происходил нейрогенез), были склонны к забыванию в больше степени, чем мыши, у которых нейрогенез не происходил.
Эти исследования открывают широкое поле для дальнейших изысканий, но полученные данные могут дать некоторое объяснение детской амнезии: быстрый и интенсивный нейрогенез в возрасте от двух до трех лет приводит к ремоделированию гиппокампа, области, отвечающей за обучение и память. Эти новые нейроны конкурируют со старыми при образовании новых связей. Ранние воспоминания становятся недоступными – это эквивалент забывания ударов электрическим током у мышей, или совершенно исчезают.
Детская амнезия позволяет нам тоньше настроить способность к припоминанию и создает богатые разносторонние воспоминания.
Забывание, таким образом, способствует лучшему запоминанию.
Где я оставил мой телефон (ключи, машину)?
Погрешности памяти продолжают существовать и по мере развития речи, но некоторые погрешности могут быть и полезными.
«На-вонотутсе-а» – в шайенском языке это слово обозначает слово, которое вертится на языке, но которое никак не удается вспомнить.
Этот феномен в 1966 году описали Гарвардские психологи Роджер Браун и Дэвид МакНил: «Признаки были безошибочными: он явно мучился, как это бывает, когда хочется, но не сразу можется чихнуть, и испытывал видимое облегчение, когда находил нужное слово».
При феномене «вертится на языке» человеку кажется, что забытое слово вот-вот найдется. Частично мы его помним: мы знаем тип этого слова (эта резиновая штучка, которая крепится к лодке) или мы помним его звучание (фланец, танец), но нужное слово (кранец) остается временно недоступным.
Это название феномена (вертится на кончике языка) присутствует в лексиконе великого множества языков, его употребляют 90 процентов носителей пятидесяти одного языка. В африкаанс это – «на кончике языка» (op die punt van my tong); «на головке языка» в эстонском (keele otsa peal); «на верхушке языка» в ирландском (ar bharr theanga agam); «сверкает на конце языка» в корейском (hyeu kkedu-temam-dol-da) и «я потерял его на моем языке» в шайенском (na-vonotutse’a).
В пяти языках используют вместо слова «язык» слово «рот» – в китайском, мандаринском, китайском континентальном, хинди, хауса и ибо. В нескольких западноафриканских языках эту метафору обозначают как «дырку в голове». В языке жестов этот феномен обозначают фразой «вертится на кончиках пальцев».
Отсутствие эквивалента выражению «вертится на кончике языка» характерно для исландского, индонезийского и двух языков племен Сахеля – календжинского и кисуахили.
Есть два мнения относительно того, как появилась в языках народов мира идиома «вертится на кончике языка». Первое объяснение предполагает, что этот феномен действительно вызывает соответствующее ощущение в языке. Это состояние говорит о том, что слово, в принципе, доступно и присутствует в памяти. Чувство обнаружения присутствия сильно, но недостаточно для того, чтобы вызвать из памяти само слово. Чихнуть никак не получается.
Однако более правдоподобной представляется дедуктивная теория, описанная специалистами Дартмутского колледжа в 1993 году: ключи и намеки (аллюзии), а не само недоступное извлечению слово, вызывают ощущение того, что слово вот-вот родится на свет. Мы предполагаем, что слово где-то здесь. Возьмем для примера высадку на Луну. Если вас попросят назвать имя первого человека, ступившего на поверхность Луны, то, возможно, что вы не сможете сразу дать правильный ответ (Нил Армстронг), но вы знаете о программе «Аполлон». Таким образом, ощущение известности порождается аллюзией (программа «Аполлон»), а не целевым ответом (Нил Армстронг). Это знание аллюзии (намека) порождает ощущение «вертится на языке», и, возможно, в конце концов, вам все же удастся чихнуть.
Несмотря на то,
