– Но тут ничего не сказано о ваших «тридцати сребрениках», – возмутился Николаи, – я должен знать, за сколько тысяч рублей вы продали свою Родину!
– Это не важно, – решительно ответил Айсман, – скажу откровенно – ищите не ищите, а никакого клада у меня вы не найдете. Обещайте только, что не станете вмешивать в это дело Эльзу. И тогда я напишу записку о том, что из-за неразделенной любви решил покончить жизнь самоубийством. Ведь вы этого от меня хотите, господин подполковник. Я прекрасно понял, почему вы вспомнили о полковнике Редле, который, по официальной версии, запутавшись в карточных долгах, покончил жизнь самоубийством. Ну что, ваше слово против моего? – Выпалив все это одним духом, Айсман в ожидании ответа в упор глянул своими лихорадочно сверкающими глазами в лицо своего начальника.
– Об Эльзе Ерц не узнает никто, – пообещал Николаи.
Выслушав заверение своего начальника, Айсман тут же придвинул к себе чистый лист бумаги и решительно начал писать свою последнюю записку.
– Окончен бал, потухли свечи, – возбужденно промолвил майор и, подав лист Николаи, встал. В последний раз окинув блуждающим взглядом комнату, он, повернувшись к подполковнику, обреченно промолвил:
– Верните мой «парабеллум», и я отдам долг офицерской чести.
Николаи протянул Айсману пистолет и, держа правую руку в кармане, где у него лежал небольшой «браунинг», напряженно наблюдал за тем, как тот, понурив голову, медленно поплелся в ванную комнату. Только услышав щелчок закрывшейся за майором двери, он облегченно вздохнул.
Встав на всякий случай за стенкой холла, Николаи замер в ожидании окончательного действа заранее, до мелочей продуманного им трагического спектакля.
Вскоре прозвучал глухой выстрел.
От неожиданности и внутреннего напряжения Николаи вздрогнул. Как не привык он смотреть в лицо смерти, которая настигала людей везде и всегда, особенно на войне, гибель своих сотрудников он всегда воспринимал как свою личную, ничем не восполнимую потерю.
«Так будет лучше, – оправдывал он свой страшный поступок, – истинные причины и грех самоубийства останутся на мне, а все остальные пусть думают, что, как всегда бывает в таких случаях, «шерше ля фам».
С этими мыслями Николаи заглянул в ванную комнату и, обнаружив там бездыханное тело майора, перекрестился.
Оглядев внимательно полочку для туалетных принадлежностей, не поленившись заглянуть под ванну, с которой на пол капала кровь, и не обнаружив даже признаков тайника, он прикрыл дверь и тщательно вытер платном ручку.
После этого подполковник прощупал диван, простукал шкаф, но так ничего и не нашел.
«Видно, Айсман правду говорил», – подумал он и, протерев все предметы, на которых могли остаться отпечатки его пальцев, облегченно вздохнул.
Сложив аккуратно исписанные листы во внутренний карман, Николаи оставил на самом видном месте предсмертную записку майора Айсмана и после этого, плотно прикрыв за собой входную дверь, незамеченным выскользнул из подъезда.
Уже вечерело, когда подполковник остановил авто возле двухэтажного дома обер-полицмейстера.
Поведав своему старому товарищу красочную легенду о своих любовных похождениях, Николаи вскоре с ним распрощался.
Через день Николаи позвонил обер-полицмейстер и с ходу объявил, что в своей квартире на почве неразделенной любви покончил жизнь самоубийством майор Айсман и что на этом расследование было закончено.
Когда Николаи доложил об этом происшествии Людендорфу, тот откровенно удивился.
– Никогда не думал, что майор был тайным донжуаном, – снисходительно промолвил генерал, – я думаю, что надо отписать его родителям, что майор Айсман погиб на поле сражения. Зачем старикам знать правду. Уж больно она неприглядная для разведчика. На этом, если вы не против, и закроем эту тему.
– Яволь, господин генерал, – согласился Николаи.
– А как ваши дела с русской радиостанцией? Есть подвижки?
– Я не хочу задерживать ваше внимание, господин генерал, излишними подробностями. Скажу только, что неизвестная радиостанция в эфир больше не выйдет.
– Вы в этом уверены?
– Как в самом себе.
– Кого вы назначите на место майора Айсмана? – деловито спросил Людендорф. – Ведь уже пора планировать операцию прикрытия предстоящего наступления.
– Свято место пусто не бывает, – ответил неопределенно Николаи, – а пока я лично займусь дезинформацией русских.
– Тогда я спокоен, – удовлетворенно промолвил генерал.
– Мне уже давно хотелось скрестить шпаги с моим давним знакомым, русским контрразведчиком Баташовым. Скажу не хвалясь, мой первый выпад был довольно успешным. Посмотрим, что теперь предпримет этот неповоротливый русский медведь? – загадочно промолвил он.
Послесловие
Когда-то давным-давно, в пору своей офицерской молодости, у костра на берегу Амура я услышал из уст мудрого старика-таежника поучительную притчу.
Однажды на перепутье встретились два странника. Один шел в поисках счастливой жизни с востока на запад, а другой с запада на восток.
– Вы не поверите, но я жил в трех верстах от рая! Но в рай попасть так и не сподобился, – признался странник с запада.
– Здесь нет ничего удивительного, – вступил в разговор странник с востока. – Всю свою жизнь индивидуум, как впрочем, и все человечество, наверное, с самого начала своей истории стремится к этой недосягаемой благодати, но никто еще ее так и не достиг. Святые отцы всегда уверяли и уверяют нас, что достойнейшие из человеков попадут в рай. Но это для тех, кто верит в бессмертие души. А большинство людей желают сегодня, сейчас, хоть одним глазком взглянуть на райские кущи. И потому у Томмазо Кампанеллы и его сподвижников, предлагавших рай на земле, всегда хватало сторонников, тех, кто безоглядно и безропотно следовал за ними до конца, иногда и до самой плахи. Но никто из них, как и мы все, так и не смог приблизиться к раю ближе, чем на «три версты», ибо райские кущи – это недосягаемая путеводная звезда, зажженная Всевышним, указывающая греховодному человечеству путь к спасению души. Мы же, несмотря ни на что, вновь и вновь желаем земного рая и стараемся создать его вокруг себя. А история показывает, что еще никому и никогда не удалось создать рай на земле, зато в аду может побывать каждый…
– Значит, мы зря в поисках счастливой жизни топчем землю?
– Нет, не
