Черт, как тяжело с этими женщинами!
Так он и топтался по квартире, не зная, что делать, когда в дверь позвонили.
– Не открывай! – завопила Семенова, падая лицом на диван. – Это он!
– Конечно, он! – захлопала в ладоши Люда. – Папка!
Она метнулась в коридор. Генка бросился следом. Забитый и запуганный, он готовился к худшему.
Глава 10
Дождь и другие неприятности, или Глава о том, что редко когда ночные прогулки приносят пользу
– Папка! – вопила Люда, повиснув на шее отца. – Пойдем скорее, мы чай пьем!
– Что с тобой? – нахмурившись, спросил отец сына.
Генка стоял перед родителем с перекошенным от ужаса лицом. Но интересовала отца не реакция сына на его появление, а синяки и ссадины, коими щедро была усыпана физиономия Кармашкина-младшего.
– С лестницы упал, – привычно отозвался Генка, отступая в коридор, чтобы хоть как-то скрыть свою неловкость. Все-таки не каждый день он пугается родного папы.
– А-а-а, – протянул отец. – Бывает. – Он, как всегда, ничему не удивлялся.
– Ну, пойдем, пойдем, – прыгала вокруг отца Люда. Она знала, что Леночка папе не нравится и его появление будет лучше всяких намеков, которые Семенова не понимала.
– Счастье, это когда у тебя все дома! – с хрипотцой в голосе вещала мультипликационная ворона. Но в этот момент Генка с ней был не согласен. Быть бы ему сейчас подальше и от дома, и от родственников…
Но судьба распорядилась иначе.
Отец бросил взгляд на замершую Леночку и повернулся к сыну.
– Что это за письма тебе оставляют? – недовольно спросил он, протягивая онемевшему от очередного сюрприза Кармашкину сильно мятую бумажку. – К двери прикололи. Вы, случайно, не в индейцев играете? Нет? Очень похоже!
Любой нормальный отец стал бы немедленно выяснять, что в записке. Но Генкин папа даже не удосужился ее развернуть. Отдал сыну и ушел в свою комнату.
Если отца таинственное послание не заинтересовало, то Леночку от любопытства с дивана словно ветром сдуло.
– Что там? Что там? – вилась она вокруг. – Это для меня, да?
Кармашкин удивленно посмотрел на нее и отстранился. Какое она имеет отношение к этому письму? Никто не знает, что она здесь…
События становились все загадочней и загадочней.
«БОЙСЯ СЕМЕНОВУ ПРИХОДИ НОЧЬЮ К ШКОЛЕ».
Генка покосился на Леночку, от нетерпения закусившую губу, и снова опустил глаза в записку.
«БОЙСЯ СЕМЕНОВУ ПРИХОДИ НОЧЬЮ К ШКОЛЕ».
Бойся… ночью… приходи… Семенову… к школе…
Вот ведь бредятина!
– Ну, покажи, а…
Кармашкин выпустил из рук непонятное письмо.
Следующие полчаса он пытался успокоить рыдающую Леночку. Для начала она порвала записку на мелкие клочки, стала причитать, что ее никто не любит, что каждый норовит обидеть, что она давно слышит за спиной голоса недоброжелателей. Короче, много всего наговорила. А потом утонула в слезах. К концу этой душераздирающей сцены Семенова висела на шее у Кармашкина и тихо всхлипывала.
– Ты меня любишь? – шептала она ему прямо в ухо.
– Угу, – кивал Генка, потому что другого жеста сделать не мог – качать головой в знак несогласия ему мешал Леночкин подбородок, намертво впечатавшийся в его плечо.
– А как ты меня любишь? – не унималась Семенова.
Кармашкин вздохнул.
– Значит, очень любишь, – удовлетворенно всхлипывала Леночка.
– Наверное, – не брался спорить Генка.
– А ты меня ревнуешь?
Кармашкин снова кивнул. Главное в этом деле не спорить и со всем соглашаться.
– А к кому? – мурлыкала Семенова. – К Стрижу?
Генка закатил глаза. Илюха-то ей чем не угодил? Леночка молчание приняла за знак согласия и снова забормотала:
– А к Майсурадзе?
– Особенно к нему! – бодро отозвался Кармашкин. – Ко всем. И к фонарным столбам тоже.
