— Была когда-то Ксенией, — покривила губы настоятельница Новодевичьего монастыря, — а теперь многогрешная монахиня Ольга перед тобой. Ты мне вот что скажи, боярышня, по себе ли ты сук рубишь?
— Сама сказала, что своей судьбы не минуешь.
— Верно, а ОН тебе разве не говорил, что всякий сам кузнец своей судьбы?
— Говорил. А только я для себя иной судьбы не желаю!
— А не боишься, что сама в этих стенах окажешься, знаешь ведь, поди, для чего сия обитель поставлена?
— Не боюсь!
— И если за каждый день с ним, придется годом здесь заплатить?
— Пусть так, но хоть один день да мой!
— Будь по-твоему, получишь что хочешь. Только потом не жалуйся.
Выйдя из ворот монастыря женщины, двинулись было к ожидавшему их возку, но дорогу им преградила толпа народа собравшегося вокруг расхристанного ратника без шапки истошно вопящего: — Измена!
— Что случилось то? — встревоженно спрашивали его собравшиеся.
— Побили войско наше под Можайском, — выдохнул тот.
— Как?
— Немцы изменили! Государь погиб! Войско все наше полегло!
— Врешь!
— Я сам там был! — Продолжал отрывисто выкрикивать ратник. — В полку князя Пронского. Мы по ляхам ударили, а немцы нас не поддержали!
Ответом на эти слова была лишь гробовая тишина. Казалось, даже вездесущие воробьи перестали чирикать, узнав о постигшем горожан несчастии. Тем временем, к ратнику присоединился давешний юродивый и заорал что было мочи:
— Немцы в Кукуе колдовством занимаются! Лизка Лямкина на войско наше порчу навела!
Услышав обвинения, толпа покачнулась. Многие горожане и без того косо глядели на сильно разросшуюся в последнее время иноземную слободу, а уж имя Елизаветы Лямке и вовсе у всех было на слуху. Сказывали, что под ней ходили все московские ростовщики, благодаря которым она наживала баснословные барыши. Еще был слух, что она околдовала самого государя, отчего собственно государыня с царевичем отказывались приезжать из немецкой земли в Москву. Конечно, вслух такое не говорили, потому как на съезжую никому не охота, да разве шило в мешке утаишь? Так что слова юродивого пали на хорошо подготовленную почву.
— Бить немцев! — Закричали одни.
— Пожечь Кукуй, — Вторили им вторые.
— Лизку Лямкину на кол! — Надрывались третьи.
Женщины тем временем обогнули толпу и добрались, наконец, до своего возка. Начавший было уже беспокоиться приказчик, взятый вместо кучера, помог им устроиться и взмахнул кнутом.
— Но, мертвая! — прикрикнул он на кобылу и немудренный экипаж тронулся.
— Мыслимое ли дело, что в Москве творится, — озабочено продолжил приказчик, обернувшись к Авдотье, — дал бы бог благополучно до дому добраться.
— Уж и не говори, Платон, — согласилась с ним хозяйка. — И чего мы только сюда поехали, в слободе бы в церковь сходили…
— Истинная правда, хозяюшка, — закивал головой слуга.
— Надо Лизку предупредить, — вдруг выпалила Машка.
— О чем это?
— А то сами не слышали, что бунтовщики кричали? Чего доброго разорят Кукуй и Лямкиных спалят.
— Тебе то какая печаль?
— Да как ты можешь так говорить? — Возмутилась девушка, — я чаю Ваня не обрадуется, узнав что с маленькой Мартой несчастье приключилось!
— Ты опять государя Ваней зовешь, — разозлилась мать, — да и слышала, поди, что про него толкуют?
— А врут они все. Не могли ляхи Ваню побить. Пронского того может и побили, вот они и кричат со страху!
— Больно умная стала.
— Аленушка, а ты что же молчишь? — Машка с надеждой обернулась к боярышне.
— Я тоже так думаю, — ровным голосом ответила та, — все хорошо с государем будет. А Лямкину предупредим, вот вернемся домой, так я сразу холопа туда пошлю. От нас-то до Иноземной слободы всяко ближе, чем от монастыря.
— И то верно, — с готовностью поддержала Вельяминову Авдотья и строго посмотрела на младшую дочь.
В трактире, принадлежащем чете Лямке, царило затишье. Большинство жителей Кукуя составляли наёмные солдаты и офицеры царских полков большинство из которых ушли в поход. Постояльцы разъехались, посетителей было немного, и толстуха Ирма справлялась с ними одна. Впрочем, эти проблемы мало беспокоили хозяйку заведения. Уже очень давно главным источником прибыли для нее были деньги, которые она давала в рост. Среди ее клиентов случались купцы, которым не хватало оборотного капитала, дворяне, не имевшие средств на покупку снаряжения, и множество другого народа нуждавшегося в звонкой монете. Обычно ее клиенты старались вовремя расплатиться со своим заимодавцем, что неудивительно помня о покровительстве, оказываемом ей государем. Но с тех пор как он ушел в новый поход, денежный ручеек стал слабеть. К тому же, как раз сегодня миновала неделя, как истекал срок погашения кредита выданного одному весьма знатному боярину и госпожа Элизабет Лямке начала не на шутку беспокоиться. Поэтому, убедившись с утра в отсутствии срочных дел, она приказала закладывать карету. Надо сказать, что экипаж, принадлежащий Лизхен, служил источником зависти для многих представителей имущего класса столицы. Выписан он был из Бремена для торжественной встречи государыни, которая так и не состоялась. Иван Федорович тогда сильно разозлился и в сердцах подарил карету своей любовнице. Правда ездила она в ней не часто, но на сей раз повод казался весьма достойным. Принарядившись, женщина придирчиво посмотрела на себя в зеркало. Оно было невелико и держащей его Ирме пришлось обходить хозяйку с разных сторон, чтобы она могла полюбоваться своим отражением. Наконец фрау Лямке осталась довольной увиденным и кивком поблагодарила служанку.
— Сегодня ваша милость выглядит особенно хорошо, — попыталась подольстится к ней толстуха, — жаль, вас не видит наш добрый кайзер!
Упоминание об Иоганне Альбрехте не доставило Лизхен удовольствия и она с досадой посмотрела на служанку, стараясь по-быстрому придумать какую-нибудь грязную и неприятную работу для нее.
— Мамочка ты куда? — Отвлекла ее внимание от кровожадных мыслей дочь.
— Мне нужно отлучиться по делам, дитя мое, — фрау Лямке постаралась сказать это как можно мягче, но у нее плохо получилось.
— Можно мне с тобой? — неожиданно спросила Марта.
Вопрос девочки сбил ее с толку. Дело в том, что Лизхен недолюбливала дочь, хотя и старалась всячески это скрывать. Когда
