Монетный двор в Москве стараниями Каупуша совершенно переменился. От прежнего большого сарая, огороженного высоким частоколом, не осталось ничего. На большом пустыре была возведена квадратная кирпичная башня в четыре яруса. Чуть позже к ней пристроили еще здание и обнесли все это стеной, так что монетный двор был похож на небольшой замок. На воротах его всегда стояли стрельцы, но изнутри стража была своя. В большом сарае, находящемся внутри двора, стояло несколько станков. На одних нарезали медные листы полосами, на других на них начеканивались изображения с двух сторон, а на третьем из полученных заготовок вырубались готовые деньги. Народ поначалу встретил медные копейки насторожено, но меди в них было лишь немногим меньше, чем стоила сама монета, да и подати ими принимались, так что понемногу привыкли. По той же самой причине подделывать их смысла не было, да и станки были нужны уж очень мудреные. Чтобы люди не путались, изображения на них были такие же, как на прежних чешуйках, разве что попригляднее. На деньге[14] был изображен всадник с саблей в руке, на копейке — святой Георгий, поражающий змия копьем. После того, как народ попривык к нововведению, сделали и другие номиналы: полушки и полполушки ценой соответственно в пол и четверть-деньги, отличавшиеся кроме размера еще стрелецкими бердышами на них. Затем из монетного двора вышли алтыны, довольно крупные монеты, на которых был изображен всадник с луком и пятаки с изображением пушки. Последних, впрочем, было совсем немного, уж больно тяжела монета получилась, одна копейка почитай девятнадцать золотников[15] меди, а если пять? Большего номинала медные деньги не изготовляли. Серебро чеканилось в самой башне и по-другому. Самой малой серебряной монетой теперь был гривенник, а еще были рубли, полтины и полуполтинники. Лицо монеты, или говоря по иноземному "аверс", украшал профиль государя Ивана Федоровича в шапке Мономаха, а на "реверсе" двуглавый орел с московским ездецом[16] на груди. Для того чтобы люди не путались в номинале, количество копеек было выбито русскими[17] и арабскими цифрами и лишь на рублевиках красовалась надпись: "рубль". Год выпуска также дублировался и по-русски и по иноземному. Дабы пресечь пагубную привычку спиливать монеты, по краю их шел ребристый гурт. Золотые монеты чеканились на самом верхнем этаже башни, но случалось это не часто. Обычно царскими червонцами награждали отличившихся на ратной службе. Получившие такие монеты счастливчики их никогда не тратили, а прятали в сундуки или напротив, прикрепляли к шапке и красовались так, показывая, что владелец то у государя в чести! На них тоже были орлы и царский профиль, а также надпись: "царский червонец" и весьма прихотливый гурт.
Сегодня Раальд закончил работу и сдавал полученные монеты дьяку. Медное дело давно могло обходиться и без него, но серебром мастер всегда занимался сам. Полученный из приказа Большой казны металл расплавлялся в специальных ложницах. Затем получившиеся слитки вальцевались до необходимой толщины и из получившихся полос вырубались кругляшки будущих монет. После взвешивания и отбраковки их отбеливали, гуртили и, на специальных винтовых прессах, теснили изображения. Это было дольше, чем просто чеканить, но полученный результат того стоил. Мастер, сам изготовивший большинство станков и печатей, относился к своему делу с редкой придирчивостью. Дьяк Иван Гусев взвесил выданные ему монеты и, убедившись, что обману нет, велел подьячим начать пересчитывать. Когда счет с весом сошелся, деньги разложили по специальным кожаным мешочкам. Затем взвесили обрезки серебряных листов и выбракованные кругляки и рассчитали потери на угар.
— Что-то больно много, — заявил, почесав голову, дьяк.
— Чего тебе много? — меланхолично переспросил мастер.
— Отходу говорю много, обрезков в выбраковки!
— Нормально, — невозмутимо отвечал латыш. — Есть норма, мы уложились.
— Разоримся мы с тобой, — плаксиво протянул Гусев, — сколь убытку от твоей чеканки! Раньше-то, только на угар и все, а проволока вся на копейки да деньги шла, а теперь, что же?
— Ваши копейки — плохие деньги, моя монета — хорошие деньги! Они долго прослужат, а обрезки и тонкий кругляк снова пойдут на переплавку.
Каупуша вообще было трудно вывести из себя, к тому же эта сцена повторялась каждый раз, и он к ней привык. Дьяк тоже шумел только для порядка. Так уж между ними было заведено. Наконец все дела были улажены, мешочки с монетами сложены в сундуки и погружены на телеги. За воротами уже гарцевали на конях драгуны, присланные для караула. Дьяк приосанился и окинул взглядом служивых, выискивая глазами главного. Им оказался крепко сбитый молодой офицер в мекленбургском кафтане на коне серой масти. На шапке начального человека сиял золотой червонец, очевидно, пожалованный царем за храбрость.
— Здрав буди, Федор Семенович, — поклонился узнавший его дьяк.
— И тебе не хворать, Иван Евсеич, — отдал дань вежеству драгунский поручик. — Все ли готово?
— У нас все как заведено, в полном порядке! — с достоинством отвечал Гусев.
— Ну, коли так, с богом! — Кивнул в ответ Панин и обоз тронулся.
Дьяк в который раз пересчитал все вышедшие из монетного двора телеги и вскочил в последнюю, устроившись рядом с возницей. Драгуны разделились: половина скакала впереди монетного обоза, вторая следовала сзади. По правилам на каждую телегу должен был быть еще и вооруженный сторож от приказа, но вместо них на козлах сидели подьячие. Впрочем, разбоя в последнее время и впрямь стало меньше, а таких дураков, чтобы напасть на царских драгун и прежде не водилось. Гусев придирчиво осмотрел охрану и, не найдя изъяну, остался доволен. Оно конечно, дети боярские в прежние времена выглядели показистие в своих разноцветных кафтанах и изукрашенных бронях, но и нынешние одинаково одетые и вооруженные смотрелись грозно. У каждого драгуна, был изрядный палаш и кинжал на поясе, а у седла карабин в чехле. У начальных людей виднелись еще и пистолеты. С таким караулом можно было не опасаться, и дьяк спокойно вздохнул.
— Что, господин поручик, сами службу несете? — поинтересовался он у поравнявшегося с ним Панина, — давеча
