— Царь батюшка, это что же за поклеп на слуг твоих верных! Они ночами не спят, все думают, как твоему величеству услужить, да прибытки казны умножить, а черные людишки на них за то ябеды пишут! Конечно, со своим нажитым расставаться никто не хочет, но ведь то твои воеводы не для себя, а для твоего царского величества стараются!
Бояре, до сих пор сидящие смирно заметно приободряются и одобрительно кивают на каждое слово Бориса Михайловича.
— Так это значит курский воевода Юрка Татищев за-ради государя гостей[18] тамошних в клетку сажал и голодом морил, пока их родные не выкупили? — не без ехидства спрашивает у него Минин.
— Тебе бы Кузька по худости рода промолчать! — зло огрызается Лыков, но тут же переменяет выражение лица и, глядя на меня продолжает: — Что-то сомнительно мне, что все так было! Может эти гости подати не платили, а когда воевода осерчал, стали на него клепать неподобное!
В палате немедля поднимается гвалт и все начинают говорить, стараясь перекричать друг друга. Наконец, мне это надоедает и Вельяминов по моему знаку стучит колотушкой в гонг, повешенный специально для таких случаев.
— Тиха!!! — ревет он во всю мощь своих медвежьих легких и шум понемногу стихает.
— Кто еще сказать хочет?
— Если позволишь, государь, — поднимается с места Романов.
— Говори, Иван Никитич!
— Слышно, в курских землях разбойники озоруют, — начинает он издалека, — а на воеводах много всяких служб лежит. Может было, то в чем его обвиняют, а может и не было! Может он прибытков ради своевольничал, а может дознание чинил над теми, кто татей укрывает и подати тут вовсе и не при чем. Разобраться надо бы.
— Уж не прикажешь ли, боярин, мне ехать в Курск да расследовать сие? — немного насмешливо говорю я.
— Да зачем же тебе? — нимало не смущается тот, — разве мало у тебя слуг верных! Пошлем стольника какого, вместе с сыщиками, да пусть и разберутся на месте. Коли воевода виновен, так и привезут его в цепях на суд. Коли не виновен, так пусть сыщут, кто на него клепает и тоже доставят!
— Это все хорошо, Иван Никитич, а только что с податями делать? Сам, поди, знаешь, нет денег в казне! Хоть опять пятину собирай.
— Что тут сделаешь, государь, — тяжко вздыхает Романов, — по старине надо!
— По старине! — тут же начинают поддакивать бояре, потому что "по старине", для них все равно, что бальзам на душу.
— И что все с тем согласны?
— С мудрым словом как не согласится! — с притворной улыбкой восклицает Лыков и с ним дружно соглашаются сидящие на скамьях бородачи в горлатных шапках.
— А что там в старину то решили об сем предмете?
— В 7057лето господне от Сотворения Мира[19] — начал постным голосом дьяк Обросимов, — по повелению благоверного и всемилостивейшего государя Ивана Васильевича для исправления по старине судебника был созван Земский Собор. На коем решено было: что подати во всех городах, посадах, волостях и погостах, не исключая и удельных, будут собирать старосты и целовальники, коих надлежит выбрать из числа местных жителей и со всеми областями заключить уставные грамоты, дабы управлялись без царских наместников и волостетелей.
— Что, правда? — округляю я глаза, — интересные обычаи были в прошлом! Хотя по старине, так по старине. Быть по сему! Ты чего-то сказать хотел, Борис Михайлович?
Боярин продолжает стоять посреди палаты, как громом пораженный, то краснея, то бледнея и я про себя надеюсь, что болезного хватит удар. Однако чаяниям моим сбыться не суждено и князь Лыков справляется с волнением.
— Надежа-государь, — начинает он тихим голосом, — мудрость твоя велика и не нам сирым и убогим обсуждать твою волю. Однако же, хочу напомнить, что по решению Собора недолжно тебе жаловать вотчинами иноземцев, не состоящих в подданстве твоего царства.
Этот момент сценарием не был предусмотрен и я не без интереса слушаю боярина. Впрочем, слушаю не я один. Думцы, духовенство и даже земцы жадно внимают ему и лица у них, скажем так, не слишком благожелательные.
— Ты кого-то конкретно в виду имеешь? — нейтральным голосом интересуюсь я, тщетно пытаясь сообразить, о чем он говорит.
— Да про деревеньки под Тулой я речь веду, государь, кои ты своему розмыслу[20] Рутгеру Вандееву пожаловал от щедрот своих. Он конечно не латинец, а все же не православный!
Среди собравшихся постепенно нарастает ропот. Наконец вперед выходит местоблюститель патриаршего престола митрополит Исидор и вопросительно глядя на меня спрашивает:
— Верно ли сие, государь, что ты иноверцу отдал земли с православными христианами?
Окинув взглядом настороженные лица собравшихся, я понимаю, что в данной ситуации не отшутишься, слишком уж серьезно они все это восприняли. Все дело в том, что я и впрямь отписал эти деревеньки Ван Дейку. Мой инженер испросил разрешения взяться за добычу железа и самое главное — плавку чугуна. Получив его, он выписал из Голландии мастеров и вместе со своими земляками рьяно принялся за дело. На его родине эту технологию уже освоили, а у нас чугун именуют не иначе как "свиным железом" и выкидывают как брак. Если у Рутгера получится, то он обеспечит меня и мою армию пушками, ядрами и картечью, ибо медь с бронзой дороги, а каменными много не навоюешь. По заключенному мною с ним ряду, пушки и прочее он
