— Да ладно, кто узнает то?
— А вот все и узнают! Не нынче, так завтра, не завтра, так послезавтра, а проведают о позоре моем. Это хорошо еще, что их Панин встретил, а не кто иной, а то ведь уже бы вся Москва знала!
В общем, история действительно получилась презанятная. Оказывается сестрица моего верного Никиты, привыкшая к вольной жизни в деревне, оказавшись в скованной домостроем и тысячей патриархальных традиций Москве, и не подумала поступаться хоть каплей своей свободы. Переодевшись в платье зажиточной горожанки, она частенько тайком ускользала из дома и ходила на рынки, в церковь и бог знает куда еще. Слуги если и замечали ее исчезновения, то помалкивали, так что занятый службой брат и не подозревал, что его сестра ведет столь бурную для начала семнадцатого века жизнь. Все открылось случайно, когда воспылавший к красавице молодой драгун вздумал с ней познакомиться, а Алена недолго думая пальнула в него из пистолета. Слава богу, обошлось без смертоубийства, а весьма кстати подоспевший мой бывший рында Федька Панин сумел замять скандал. Узнал я об этом совершенно случайно, когда прискакавший в Кремль поручик попытался потихоньку доложить Вельяминову о случившемся, а тот от неожиданности взревел, как медведь, которому прищемили лапу. На несчастье моего ближника, рядом оказался я и такая бурная реакция не могла меня не заинтриговать. Через минуту оба были в моих покоях, а через еще две полностью раскололись и поведали о случившемся во всех леденящих душу подробностях. Теперь Никита бурно негодовал, а Федор притворился истуканом и старался не отсвечивать.
— Молодец девка! — не смог удержаться я от восклицания.
— Да ты что ее хвалишь! — едва не вскипел мой окольничий, затем опасливо покосился на Панина и замолк.
Я тем временем открыл небольшой ларец и вынул из него пригоршню монет. Отобрав золотой червонец и несколько серебряных полтин, которые за соответствие номиналу иноземцы иногда звали московскими талерами, а русские царскими ефимками и протянул поручику.
— Вот тебе Федя за службу и за смекалку. Хвалю! Никита тебя потом еще наградит, да и я не забуду. Теперь ступай, да уж постарайся, чтобы твои добры молодцы языками не трепали, а если и трепали, то где-нибудь в другом месте.
— Все исполню государь! — поклонился Панин и вышел.
— Крестников поцелуй, — крикнул я ему вдогонку.
Федька обернувшись, еще раз поклонился и исчез. Вельяминов тем временем смотрел на меня с самым мрачным выражением на лице, на какое только был способен.
— Жениться тебе надо Никитушка!
— Чего? — протянул окольничий явно не ожидавший от меня такого вердикта.
— Точно тебе говорю! Вот посуди сам, был бы ты женат, супруга твоя за сестрой присматривала бы? Опять же той хоть поговорить было с кем, глядишь, и не выкидывала такие фортели. А так сидит девка одна в четырех стенах, тут уж поневоле или взвоешь как волк или сбежишь куда.
— Это ты хочешь сказать, что я сам виноват? — нахмурился Вельяминов.
— Да господь с тобой, — сделал я невинное лицо, — как ты мог такое обо мне подумать! Конечно Аленушка учудила не по детски, но ты и ее пойми.
— Что тут понимать то?
— Ну, как тебе объяснить, порядки у нас не то чтобы плохие, просто чуточку устаревшие. Ну, вот какая бы беда приключилась, если бы девицы незамужние могли собираться где, да общаться по девичьи?
— Так ведь собираются, — не понял меня Никита, — на посиделки, да на праздники. В церкви еще бывает видятся.
— Под присмотром всяких старых кошелок, у которых своя жизнь не сложилась, а теперь они ее другим портят?
— А как надо?
— Как-как, не знаю, как. Вот, к примеру, поехал ты к князю Долгорукову, да сестрицу с собой взял. Ты бы с Владимиром Тимофеевичем пообщался, а Аленушка с княжной Марьей.
— Это чего бы я к Долгоруким то поехал, — насторожился Вельяминов.
— Как чего, говорю же тебе, ты у меня холостой, а у князя дочь на выданье.
— Ты что это государь, женить меня надумал?
— Ну, ты же сам мышей совсем не ловишь.
— Тьфу ты, прости Господи, никак не привыкну к твоей манере говорить государь! Ну, каких мышей? Да и не ладим мы с Долгоруковыми то, сам, поди, знаешь, что они Филаретову руку держат.
— Вот и помирились бы. А Владимир Тимофеевич человек дельный.
— Он Шуйскому служил.
— И что характерно — не предал, как иные и прочие.
— У Лисовского в плену был, когда тот Коломну изгоном взял.
— И на старуху бывает проруха, за то со шведами не худо воевал. Делагарди укорот дать, это тебе не фунт изюму!
— Ну, про укорот, это ты сильно сказал, — задумчиво проговорил Никита, — хотя в Тверь не пустил, было такое. Да не отдаст он за меня дочку!
— А если я посватаю?
— Погоди-погоди, государь, — испугался окольничий, — такие дела с налета не делаются! Надо узнать, что за девка, может она кривая какая? Майся потом всю жизнь!
— Вот я и говорю, поехали бы с сестрой, да она бы и посмотрела женским глазом. Чай худого брату то не желает?
— Ага, не желает, — тяжко вздохнул Никита, — она же меня чуть в могилу не загнала.
— Да ладно тебе!
— Я думал…, - нерешительно начал Вельяминов.
— Что думал?
— Ну как, сперва Алену замуж выдам, а уж потом сам, как-нибудь…
— Вот тут уволь, — сразу отказался я, — я ей, грешным делом, еще до Смоленского похода предложил за Кароля выйти, так она мне такую бучу устроила. Что смотришь, он тогда еще холостой был!
— Ты мне об этом не рассказывал, — подозрительно посмотрел на меня мой ближник.
— А чего рассказывать? Они оба отказались сразу, а мне в таких делах настаивать не с руки.
— То есть меня женить, неизвестно на ком, тебе с руки!
— Никитушка, дорогой, не путай! Ты же мне как брат. Младший. Стало быть, я лучше знаю, что хорошо для моего младшего брата и плохого не посоветую.
