— Но он и так ждет Сагайдачного. Или вы надеетесь на то, что он поверит в казачью измену?
— Для гетмана с королевичем казаки и измена почти синонимы. Но дело не в этом. Только что пришли вести, что запорожцы и реестровые разделились на десять полков и рыщут по всей нашей засечной черте в поисках чего бы пограбить. Пока эта саранча все вокруг себя не сожрет, даже Сагайдачный их с места не стронет.
— Сейчас бы по ним ударить, — задумался бывший лисовчик, — пока они не соединились.
— Государь, не изволишь ли позавтракать? — заглянул к нам спальник. — все готово уже.
— Изволю-изволю, — пробурчал я, — Корнилий, пошли перекусим, чем бог послал, а то на пустой живот плохо думается.
— На полный, совсем не думается, потому что спать охота, — усмехнулся стольник, но все же пошел за мной.
Когда закончится эта чертова война, непременно отошлю экспедицию в Китай за чаем. Ну куда это годится, царю нечего пить по утрам! Можно конечно кофе через персов или итальянцев закупить, но цена будет… к тому же, кто бы знал, как я хочу чаю! Вот просто чую вкус и аромат свежезаваренного напитка. Но чего нет, того нет, так что будем пить сбитень. В принципе ничего, пить можно, но надоел…
Пока мы с Михальским пили горячий сбитень, заедая его присланными из Можайска пирогами, к нашему столу подошли Вельяминов с Пушкаревым. Ну, Никите по должности положено рядом со мной обитать, а вот у Анисима явно какое-то дело. Обычно он глаза лишний раз не мозолит, чтобы не дразнить знатных дармоедов, завидующих его близости со мной лютой завистью.
— Чего стоите, присаживайтесь, — пригласил я ближников, проглотив очередной кусок.
— Хорошо князь Пожарский устроился, — хмыкнул окольничий, выбирая пирог из корзины присланный можайским воеводой.
— Хочешь в город на кормление? — Усмехнулся я, — так только скажи…
— Нет, — поспешно отказался Никита, — еще зашлешь в Тмутаракань какую, а у меня сестра на выданье. Где я ей там жениха искать буду?
— Чего-то ты, до сего дня не больно искал то, — не удержавшись, поддел его Анисим.
— Не бойся, ты мне рядом нужен, — поспешил я успокоить друга, — да и Алена в девках не засидится, вон она какая красавица.
— Дай то бог, — вздохнул, помрачнев Вельяминов.
— А ты чего вертишься, сказать, поди, хочешь? — повернулся я к Пушкареву.
— Коли повелишь, так и скажу, царь батюшка, — состроил полуголова умильную улыбку.
— Так говори.
— Как бой закончился, ходили наши раненых да убитых подбирать, чтобы, значит, помощь оказать или похоронить по христианскому обычаю…
— Знаю, я сам разрешал, только говорил, чтобы не отходили далеко, да ляхам не попались.
— Верно государь, да только разве за всеми уследишь, — делано пригорюнился Анисим, — ведь малым делом беда не приключилась.
— И что за беда, вместо своих раненых ляшских нашли и принялись их обирать, то есть исповедовать?
— Грех тебе такое говорить, милостивец! Хотя если рассудить, то может так оно и было. Отец Василий, отпевая новопреставленных рабов божиих, зашел далеко, и наткнулся на ратных людей литвинских.
— Это который отец Василий, не тот ли что в церкви архистратига Михаила служит, что в вашей слободе?
— Он самый государь.
— Ну и что, много ли ляхов отче покалечил?
— Да господь с тобой, царь батюшка, они его честию просили с собой в лагерь пройти, чтобы панихиду отслужить по православным, которые польскому королю служат. Ну, он, в такой просьбе отказать не смог, да и пошел. Провел службу чин чином, да и вернулся поутру.
— А что у них своих священников не стало, что пришлось отца Василия просить?
— Да сказывают, что были у них попы православные, да вернулись к своим приходам. Уж больно их ксендз Калиновский преследовал, окаянный!
Рассказ Анисима меня крайне заинтересовал, дело в том, что отец Василий был непростым священником. Познакомил нас мой духовник Мелентий и похоже, что он был одним из его людей.
— Что еще, батюшка в ляшском лагере видел?
— Да так, — неопределенно пожал плечами полуголова.
— Хорошо, передай отцу Василию, чтобы пришел ко мне. Что-то я у исповеди давно не был.
— Передам, государь.
Настоятель храма архистратига Михаила, на первый взгляд выглядел как обычный поп, которых в Москве и ее окрестностях было не мало. Среднего роста, с бородой лопатой и внимательным взглядом. Придя по моему вызову, он поначалу ни словом не обмолвился о своих ночных приключениях. Напротив, отслужив полностью службу, батюшка сам принялся вопрошать меня о моих грехах, на что я ему максимально честно ответил, что ничем кроме смертоубийства в последнее время не занимался, но на войне без этого никак. Что касается прочих заповедей, то в походе я чист аки голубь, а вот как он закончится так сразу и нагрешу. Неодобрительно вздохнув в ответ на мою вольность, отец Василий отпустил мне грехи и принялся рассказывать про свои похождения. В общем, ничего особо интересного я не услышал. Про то что с войском Владислава идет целый полк русских изменников, я в общих чертах знал. То, что Салтыков и Шуйский злобятся, для меня так же неожиданностью не было. Собственно из всех русских бояр оказавшихся польском плену меня интересовали только два человека. Михаил Борисович Шеин и Федор Никитич Романов. Первый был весьма толковым воеводой с репутацией незапятнанной многочисленными изменами, а второй… второй был, как ни крути, номинальным главой русской церкви. Как я не старался, но от выборов нового патриарха церковные иерархи отказывались наотрез. Филарет же, все это время вел себя примерно, рассылал по стране письма, призывающие к отпору латинянам и единению православных перед всеобщей угрозой. Одно из них с благословлением пришло ко мне. Тушинский патриарх явно искал примирения. К тому же в народе нахождение в плену лишь добавило ему популярности. Любят у нас "страдальцев за веру", а то, что Федор Никитич в неволе кайлом не махал, так кому это интересно.
— …а когда я уходил, некий холоп мне письмо сунул, — продолжал подробный и обстоятельный рассказ отец Василий.
— Письмо… какое письмо? — Насторожился я.
— Вот оно,
