— Хвала Иисусу, ему легче, — отозвалась Агнешка и в изнеможении откинула голову.
— Да, ему сейчас хорошо, — пробормотал юноша и с жалостью посмотрел на измученное лицо своей возлюбленной.
Кто знает, сколько они так просидели, пока к ним в шатер не ворвался толстяк Криницкий.
— Что вы сидите, — закричал он с порога, — или ждете, пока вас снова возьмут в плен?
— Что случилось, пан Адам?
— Да уж ничего хорошего! Немедленно седлайте коней, и бегите что есть мочи прочь отсюда, если конечно не соскучились по мекленбургскому дьяволу!
— Неужели наше войско разбито?
— Уж не знаю, как войско, а вот лагерь наш совершенно разбит, и московиты вот-вот ворвутся внутрь. И если мы не хотим чтобы они продали нас татарам, то нужно бежать.
— Что ты говоришь, пан Адам, герцог Иоганн Альбрехт может и еретик, но он рыцарь и никогда не продаст христиан в мусульманское рабство!
— За такого славного рыцаря как герцог Ян, я и слова плохого не скажу! Ты ведь помнишь, что я всегда о нем хорошо отзывался? Но вот за его московитских поданных я не уверен, а проверять мне страсть как неохота. Так что седлай коней и не мешкай!
Корбут быстро сообразил, что для споров и впрямь нет времени и бросился седлать лошадей для себя, Агнешки и папа Адама. Криницкий тем временем быстро покидал в найденные им чересседельные сумки все самое ценное, уделив особенное внимание съестным припасам. Панна Карковска все это время сидела с безучастным видом подле своего отца. Наконец вбежавший внутрь Янек сообщил, что все готово.
— Я не брошу отца! — Твердо и с немного отсутствующим видом заявила им девушка.
— Прости, Агнешка, — повинился перед ней парень, — я не решился тебе сразу сказать, но пан Теодор отдал богу душу и теперь в лучшем из миров.
— Что?!! — взвилась панна Карнковска и схватив тело отца за руку убедилась, что она холодна как лед. — Как ты мог, почему ты мне сразу не сказал? Негодяй! Подлец!
Какое-то время она продолжала выкрикивать оскорбления Корбуту в лицо, но затем, видимо окончательно исчерпав запас душевных сил, бессильно опустилась на ковер и упала в обморок.
— Пану Теодору уже не помочь, а мы еще живы! — С сокрушенным видом сказал Криницкий, — хоть и негодная она девка, а только не годится бросать ее здесь одну. Давай-ка, Янек, бери ее под руки и понесем к коню. Господь не без милости, может, и получится уйти от этой напасти.
Тем временем, обойдя месиво из человеческих и лошадиных тел, оставшееся после расстрела польской кавалерии картечью, Панинские драгуны ударили в тыл легкоконным и панцирным хоругвям, наседающим на немецкую пехоту. Те, оказавшись между конной Сциллой и пехотной Харибдой, боя не приняли и попытались отойти. Однако к атакующим драгунам уже присоединились кирасиры с поместными и яростно ревущая лава захлестнула отступавших. С другой стороны в них врезались рейтары Вельяминова и все вместе они погнали своих противников прямо на отряд, собравшийся вокруг королевича.
— Вашему высочеству нужно спасаться, — хмуро буркнул Адам Казановский, обращаясь к Владиславу.
— Вздор, — решительно возразил тот, — надо пропустить наших мимо и ударить московитам по флангам. Не знаю, как им удалось совладать с гусарами гетмана, но сейчас они пожалеют о своем безрассудстве!
— Если таков ваш приказ, то я готов повиноваться, но заклинаю, всем что есть на этом свете святого, не участвуйте…
Однако королевич, не слушая его, уже пришпорил коня и, прокричав что-то своим воинам, повел их за собой. Внезапная контратака заставила русскую конницу замедлить движение, чем спасла многих жолнежей из отрядов Ходкевича и Мартина Казановского. Опрокинув поместных и драгун, гусары королевича лицом к лицу столкнулись с кирасирами, идущими в атаку под знаменем Иоганна Альбрехта. То, что случилось дальше, было больше похоже на рыцарский роман, а не на реальную историю. Но еще много лет спустя, немногие оставшиеся очевидцы рассказывали о случившемся, добавляя все новые и новые подробности.
* * *Когда началась атака польского лагеря, ратники из полка русских перебежчиков, как и все, схватились за оружие и приготовились к бою. Однако время шло, но никаких приказаний они так и не получили. Формально русские входили в отряд королевича Владислава, но тот то ли забыл о них, то ли посланный им гонец не добрался до его подчиненных.
— Что делать то будем? — глухо спросил Трубецкой у стоящего рядом Шуйского.
— Надо бы к королевичу идти, — нерешительно ответил тот, подозрительно озираясь. — Он с гусарами уже в поле.
— А надо ли?
— Ты чего это, — впился в него взглядом Шуйский, — али изменить надумал?
— С чего ты взял, — усмехнулся Юрий Никитич, — и в мыслях того не было. Только если нас не звали, так чего торопиться?
— Как бы потом крайними не оказаться!
— А ты с Шеина пример бери, никуда не лезет, ни о чем не печалится, и случись что, никто с него ничего и не спросит.
— Когда-нибудь спросят!
— Ох ты, легок на помине, — с легким удивлением воскликнул Трубецкой, увидев, как из шатра вышел полностью снаряженный боярин и сел на подведенную холопами лошадь.
— А кто это с ним, — подслеповато прищурился Шуйский, — не разгляжу отсюда… никак, Ртищев!
— Он самый и однорукий его с ним.
— Ох, зря их королевич с собой взял, всю дорогу воду мутят, песьи дети!
Тем временем прославленного воеводу окружили ратники, очевидно спрашивая, что делать. Михаил Борисович, по обыкновению, отвечал уклончиво, но громко, как видно, стараясь привлечь к себе внимание. Когда вокруг собралась достаточно большая толпа, дьяк Ртищев неожиданно вытащил из-за пазухи свиток бумаги и принялся громко читать. Удивленные Трубецкой с Шуйским подъехали ближе и с удивлением поняли, что это грамота от выбранного на соборе царя Ивана Федоровича, сиречь герцога Мекленбургского.
— Объявляю всем своим подданным, что ради христианского милосердия и с тем, дабы прекратить на веки вечные всякие распри в царстве нашем, дарую всем полное прощение за все винности вольные и невольные, яко не бымши. И именем Бога Всемогущего клянусь опалы ни на кого не накладывать и вотчин в казну не отбирать, чины и пожалования от
