— Думаю, лучше догнать его, прикрываясь баржой, и, обогнав, взять на абордаж, — предложил Фадеев.
— Отличная идея, я за. Проработайте её в деталях.
И мы разошлись, оба командира направились к Зиминой, узнать ВУС моряков, то есть их воинские специальности, а я, найдя деда, стал с ним руководить переделкой ложных надстроек баржи. Шлюпка уже дважды возвращалась, полная людей, и ушла в последний раз к косе забрать Евстигнеева с Юрой и все трофеи с пулемётом. Кстати, Евстигнеева до конца пути направляю на катер Фадеева, замом его будет, а то у того вообще младших командиров не было. Правда, главстаршина — подводник, боцман, но ничего, это только до Поти, освоится.
В экипаж Лазарева вошло десять моряков и два красноармейца. Последние были зенитчиками и, что важно, знали немецкие зенитки, приходилось их использовать, трофейные.
Четверых новичков я забрал на свой буксир. Дело в том, что два моряка раньше проходили службу на военном буксире «Ижорец», а мне опытные матросы нужны, вот я их и включил в свою команду. Третий — флотский радист, осваивался в радиорубке, а тот, который тут раньше работал, ушёл к Фадееву, да он и был их матросом, временно у меня на борту находился. Четвёртый — красноармеец, зенитчик, был наводчиком зенитного крупнокалиберного пулемёта. Вот и у нас профессиональный зенитчик на наши ДШК появился. Его я назначил также палубным матросом, ну и наводчиком на кормовой пулемёт.
Забрав десант из двух десятков бойцов от Лёхи, сапёров и переводчика, Лазарев ушёл.
Когда шлюпка вернулась, её подняли на борт, дед стал принимать трофеи, описывая их, и мы на полном ходу двинули в сторону пролива. По пути нас и должен нагнать Лазарев.
Сдав вахту деду, я спустился в кают-компанию. Там за столиками сидели трое из последних освобождённых, две медички и четыре женщины из разведгруппы. Женщин перевели на буксир, так как им тут комфортнее было, чем на тесном боевом корабле. Бойцы, вымытые, подстриженные, ели наваристый борщ. Один нюхал половинку яблока. И какое блаженство на его лице было, не передать!
Обедая, я слышал шепотки: новички расспрашивали обо мне и о том, как мы тут оказались. То, что я Поляков, для многих было откровением, но не для Евстигнеева, который узнал меня ещё в проёме двери барака, когда я полуобернулся и вечернее солнце осветило моё лицо. Он видел мои первые фото и узнал. Правда, никому не говорил, но велел выполнять мои приказы и сам демонстративно это делал. Я что-то такое и подозревал, опыт общения с освобождёнными, когда я не называл себя, у меня уже был, а тут подчёркнутое послушание. И главстаршина, прежде чем отправиться на катер Фадеева, рассказал мне об этом.
Поев, я покинул кают-компанию и пошёл к себе, где принял душ и быстро уснул на койке.
Разбудили меня позже, чем я велел. Вахтенный лишь виновато пожал плечами, мол, старпом, мой дед, не велел будить. Быстро одевшись, я взлетел в рубку.
— Ну что? — первым делом поинтересовался я. Ругать никого за лишнее время сна не стал, к чему?
Вокруг ночь, и с правого борта подходил катер Лазарева. Вот почему меня подняли. Как тот проявился в ночи, Фадеев «сбегал» к нему и, опознавшись, привёл к нам. Мы сбросили ход, и я, спустившись, подошёл к борту. Лейтенанту всё удалось. План Фадеева сработал: немцы до последней секунды ничего не подозревали, пока наши их не догнали с кормы и не взяли на абордаж. До стрельбы дошло во внутренних отсеках, а палубу взяли тихо. У нас четверо раненых и трое убитых. Раненых передали нам, их сразу понесли в кают-компанию, где Зимина уже готовила операционную. Среди пленных были и офицеры. Сразу после захвата их развели по разным каютам и допросили, сигналы, которые должны были те дать, совпали при обоих допросах.
Дальше — по законам военного времени. Буксир с баржой отвели чуть дальше, где глубина больше, и затопили так, чтобы, как сказал Лазарев, после войны можно было легко их поднять. С меня пример берут, я известный трофейщик. К тому же с буксира сняли пулемёты. Один ДШК в зенитном исполнении и что-то немецкое, но тоже крупнокалиберное. Боезапас прихватили. Всё это сгрузили на баржу, нашим пригодится.
Подготовка была закончена, маскировка наведена, сигналы имелись. Фадеев заглушил двигатели катера, и мы взяли его на буксир, пришвартовав к правому борту десантного судна. По словам пленных с захваченного буксира, эсминец стоит на якоре, и его всегда проходят с левого борта. Посмотрим.
Я удивился, зачем эсминцу вставать на якорь, теряя манёвренность. Он же становится неподвижной целью. Но моё недоумение развеял Лазарев. С его слов выходило, что, когда двигатели заглушены, «слухач» на эсминце лучше слышит воды. К тому же посты наблюдения раньше поднимут тревогу, и тот успеет раскочегарить топки. Эсминец оказался мазутным. А на якоре он стоит ночью, днём же укрывается в бухтах, маскируясь.
Когда мы подошли к проливу, все напряжённо вглядывались в ночной горизонт. Однако, даже войдя в пролив, мы так и шли, никому не интересные. Эсминец должен первым обозначить себя. Вот когда оказались в середине пролива, проходя фарватер с минами, тот и дал световой сигнал. Один из моряков, что вошёл в мою команду, был также сигнальщиком, иначе пришлось бы грабить Фадеева, хотя его парни и так с нами были, он и ответил ручным сигнальным фонарём правильным кодом. Эсминец молчал, оставаясь неподвижной тёмной грудой вдали. Значит, правильный сигнал. Когда прошли, я сказал Игорю, ожидавшему в дверном проёме:
— Сигнал.
Тот понял, что я имел в виду, да он этого и ждал, и тут же убежал в сторону рубки. Сейчас в эфире на выбранной нами волне должен прозвучать сигнал. Пару раз бессмысленной морзянкой, будто радист случайно коснётся клавиши. Радист «шнелльбота», что сейчас должен слушать эфир, как уловит этот сигнал, сразу даст добро лейтенанту на прорыв. Это также означало, что мы прошли.
На выходе из пролива, на девяти узлах, максимально возможных с прицепом позади, мы ушли влево в направлении Новороссийска. Далёкие раскаты в проливе, артиллерийскую стрельбу и взрывы
