“Я вообще считал политику вещью преходящей, а работать хотел в сфере непреходящего, — говорил Мень незадолго до своей гибели журналисту «Московского комсомольца». — Считаю себя полезным человеком общества, которое, как и всякое другое, нуждается в духовных и нравственных устоях”. А однажды он сказал: “Инакомыслие — это, на мой взгляд, защита личностью права по-своему воспринимать действительность. Не поддаваться групповым представлениям. <…> Когда личность ставит их под сомнение, — она проявляет свою естественную самостоятельность, свою свободу. А когда нет такой личностной оценки, тогда действует закон толпы, тогда человек превращается в частичку массы, которой можно легко манипулировать”.
После долгой эпохи тяганий в КГБ Мень вдруг в горбаческую эру стал общественно значимой церковной фигурой. Он читал лекции в больших аудиториях и выступал на радио. Он преподавал историю религии в Историко-архивном институте, афанасьевском форпосте, где собрались ученые-нонконформисты. Молодежь, приходившая на его лекции, записывала их на кассеты, которые потом распространялись по всей стране. За несколько дней до убийства руководители нового российского телеканала обсуждали возможность пригласить Меня вести еженедельную программу на религиозные темы.
“Он умел говорить с любым из нас — от Сахарова до самого простого человека”, — вспоминала писательница Елена Чуковская. Литературный критик Наталья Иванова добавляла: “В стране, где режим, словно ставя чудовищный генетический эксперимент, умудрился уничтожить самые лучшие умы, самые благородные души, Мень уцелел, чтобы учить нас, чтобы быть нам примером”.
Удар топора в Семхозе положил этому конец. Молодой режиссер Андрей Бессмертный, один из духовных детей отца Александра, говорил, что Мень “мог достучаться до душ миллионов молодых людей”. По его мнению, Мень видел, что, когда вера в “светлое коммунистическое будущее” испарилась, для молодых людей начался этап духовных поисков. Не готовые мириться с царящим вокруг цинизмом, не видя вокруг ничего, на что можно было бы опереться и во что можно было бы верить, молодые люди обратили взгляд внутрь себя. Они и искали скорее себя, чем новых политических открытий. “Люди сейчас хотят иметь не только голубые джинсы и гамбургер из «Макдоналдса», — сказал Бессмертный. — Кому-то действительно нужен смысл жизни, пища духовная”.
В день похорон в церковном дворе в Новой Деревне собрались тысячи людей, среди них были и западные религиозные лидеры. В руки Меня были вложены маленькая Библия и золотой крест. Люди плакали, кто-то становился на колени и молился. Некоторые православные иерархи, при жизни отца Александра по мере сил игнорировавшие или притеснявшие его, превозносили заслуги покойного. “Я, когда слушал это, у меня внутри все переворачивалось”, — признался Еремин.
Некролог, наиболее полно выразивший мнение учеников и почитателей отца Александра Меня, вышел через неделю в журнале “Огонек”. Его автор, молодой журналист Александр Минкин, писал, что у Меня — честного и харизматического священника еврейского (что немаловажно) происхождения было множество врагов: антисемиты из общества “Память”, консервативные фанатики в рядах православного священства, милиция, КГБ. Минкин утверждал, что убийство Меня — не рядовое преступление, не зашедшее слишком далеко ограбление, не нападение “по пьянке”. Он был уверен, что это заказное убийство должно было запугать всех, кто осмелится противостоять Системе. Грабитель, писал Минкин, постарается “высмотреть женщину с брильянтами в ушах, хорошо одетого мужчину с толстым бумажником… Богатые не спешат на работу в 6:30 утра. <…> Богатые не ездят на электричках, не живут в «Семхозе». <…> Уже приходилось писать, что гуманизация и демократизация нашей системы — одна сторона медали. Другая — убийство. Мы едва-едва начали освобождаться от власти страха. Топор — очень хорошее средство, чтобы привести в чувство всех, глотнувших свободы. Отрезвить и напомнить. Нам напомнили, что мы беззащитны”. Убийство Меня Минкин сравнивал с убийством в 1984 году сотрудниками службы безопасности польского МВД ксендза Ежи Попелушко, который был ярым сторонником “Солидарности”. Это преступление “навсегда и окончательно отвратило поляков от «народной» власти”. Но в Советском Союзе, писал Минкин, “граждане в очередях говорили о другом. Тем хуже для граждан. Мы завязли куда глубже братьев по соцлагерю. <…> Мы не восстали, не возмутились… Это поворотный момент нашей истории. Мы еще не осознали этого. А когда осознаем… Что нам делать, Господи?!”
На сороковой день после убийства, в день, когда, согласно православной вере, душа усопшего поднимается в рай или спускается в ад, я поехал в Новую Деревню. Даже через несколько недель после гибели Меня люди шли по размокшей дороге к церкви, останавливались у могилы, клали на нее цветы. Старые цветы пахли, как выдержанное вино: кисловатый фруктовый аромат. У могилы я встретил 86-летнюю женщину по имени Мария Тепнина. Она знала Александра Меня еще ребенком, знала и всю его семью. Она стояла у могилы, и на лице ее были написаны скорбь и непонимание. Мы молча постояли вместе. Пошел дождик, и Тепнина пригласила меня зайти к ней домой. Она жила по соседству с храмом. Пол в доме был частично занят свежесобранной картошкой. На стенах висели семейные фотографии и небольшие иконы.
Тепнина рассказала, что много лет помогала Меню разбирать корреспонденцию. “Он постоянно получал угрозы. Он их просто выбрасывал, не обращал внимания. Его обвиняли во всех грехах: писали, что он наносит оскорбление церкви, что он «жид пархатый», что он служит власти. Писали ужасные вещи, но для него это ничего не значило”.
С 1946 по 1954 год Тепнина отбывала срок в лагере под Кемеровом, а потом жила в ссылке в Красноярске. В лагере она познакомилась со священниками и верующими, “настоящими святыми”. Она видела, как люди в бараках тайно принимали крещение, как молились перед расстрелом священники. Но, по ее словам, она никогда не встречала человека, столь же способного сострадать, как Мень. Она хотела жить подле храма, где он служит, и у нее в старости это получилось. Теперь она пыталась постичь смысл этого убийства. “Я думаю, он был истинным апостолом, а все апостолы принимают мученическую смерть, — сказала она. — Может быть, в этом и есть какая-то справедливость. Всю жизнь отец Александр готовил себя к этому, осмеливаяь говорить то, что шло от сердца”.
В дом зашла еще одна прихожанка Меня, Татьяна Сагалеева. Она недавно переехала жить к Тепниной из соседнего поселка Абрамцево — чтобы быть ближе к церкви
