Последние в народе писать любили независимо от эпохи, социального происхождения или партийности. Или тут Особый отдел крутит – чекисты любили под вывеской политотделов прятаться. Нет, что за чушь – он за эти два дня ничего такого антисоветского не произносил, может, за маты решили пропесочить, так кто на войне на такие слова внимание обращает, да мало ли какой «загиб» в горячке скажешь? Или на партсобрание вызвали, хотя тут такие коленца вряд ли выкидывать будут!
Вот и ехал с мыслями пятьдесят километров до Пскова, ломая голову над причиной столь странного категорического вызова, как в старину – «аллюр три креста». Была лишь одна короткая остановка на «рабочий перекур» с соседом справа – встретил комдива 111-й полковника Иванова. И позавидовал – тот свою дивизию сосредоточил, ДОТы уже заняты все, строителей тоже в полки вливает, наскоро формируя из них четвертые батальоны. Договорились с ним о взаимодействии, хотя средства связи в дивизиях отсутствовали. А потому дружно решили ободрать гражданские линии – «война все спишет».
«Эмка» медленно проехала по мосту Красной Армии, Гловацкий увидел стоявший посреди синей речной глади допотопный корабль, с колесами по бортам. И оторопел – это был тот самый пароход, что он видел в том мираже в Гдове, с кормовым флагом советского ВМФ, но только без установленных пушек. На палубе суетились моряки, что-то ремонтируя с помощью кувалд. Рассматривать было некогда, автомобиль промчался по дороге, свернул пару раз и через минуту оказался у знакомого серого двухэтажного здания.
– Твою ж, через три коромысла…
Дом, где находился штаб фронта, сильно разрушен, развалины с правой стороны дымились, ведь именно там был кабинет Кленова. Искореженными остовами стояли грузовики и легковые машины, чадил перевернутый набок пулеметный броневик. Белыми птицами легкий ветерок гонял бумаги, их ловили и собирали военные.
– Генерал-майор Гловацкий?!
Капитан в изодранной гимнастерке с почерневшим лицом – вроде бы его он видел в приемной перед кабинетом Кленова, а значит, либо адъютант, либо офицер штаба – подскочил к машине и схватил Николая Михайловича за локоть. И чуть ли не силой повел к стоявшей в стороне штабной армейской «эмке» с натянутым брезентовым тентом.
– Здравия желаю, товарищ член Военного Совета!
Внутри машины сидел корпусной комиссар с перевязанной головой, на бинте выступали кровавые пятна. Лицо запорошено кирпичной крошкой и покрыто неестественной бледностью, чуть землистой.
– Штаб фронта едет на станцию Дно, – тихо произнес Дибров, усилием выталкивая слова. – Нужно этой ночью, но Петр Семенович командиров корпусов к себе вызвал… Мы с ним из кабинета на минуту вышли, а тут налет… Бомбой всех накрыло, разом троих комкоров… Коменданта УРа взрывной волной в окно выбросило, вроде цел, только контузило…
– А генерал-лейтенант Кленов?!
– Бедро изломано, в больницу увезли два часа назад, вроде жить будет, но ногу могут не спасти. Нам повезло с этим… Он успел приказ отдать – принимай командование над своим корпусом – ты единственный генерал в нем остался… Отстаивай Псков, Николай Михайлович, на тебя надежда! Не подведи… Да, 1-й мехкорпус и 22-й территориальный под твоим началом, а там пусть новый командующий фронтом решает со своим начштаба. Не пусти немца, генерал… Позади Ленинград! На вот, возьми себе приказ – оба подписали, успели… Петр Семенович сразу сознание потерял… а я вот мучаюсь… И врач себе места не находит…
Комиссар откинулся на спинку сиденья, и Гловацкий только сейчас увидел военврача с сумкой. Тот сразу сел рядом с членом Военного Совета, и «эмка» резво тронулась, за ней поехали три грузовика, один с бойцами охраны штаба, затем пара легковушек, еще грузовик, а замыкал колонну БА‑10, с уложенными вдоль бортов гусеницами.
Николай Михайлович растерянно посмотрел на листок бумаги, на нем отчетливо виднелись красные пятна с разводами. Действительно, кровью подписан, другого тут не скажешь. Посмотрев ставшими очумелыми глазами на разрушенное здание, он, тяжело ступая, пошел к своей машине. Без сил присел на жесткое сиденье, дрожащими пальцами кое-как достал из пачки папиросу, а вот закурить не смог. Спички либо ломались, либо падали на пол, но никак не мог чиркнуть правильно. Выручил водитель, сообразив, щелкнул зажигалкой, поднес огонек.
Гловацкий глубоко затянулся несколько раз, и только после этого его, как говорится, отпустило – война дыхнула в лицо со всей беспощадностью, ее запах смерти только один табак мог перебить, это он знал давно, с первой чеченской командировки.
«Судьбу тут не обманешь, раз суждено умереть у стенки, к ней тебя со временем и поставят, как ни крути. Три корпуса, три – я с дивизией еще не освоился, а тут шесть. Завалю все на хрен, еще хуже будет, чем в той нашей истории, я не на своем месте! И все – меня под трибунал, и к стенке! Хоть самому пулю в голову пускай, позора не хочу. Думал, генералу Гловацкому имя доброе восстановить, а теперь под проклятия подвести могу запросто, за считаные дни», – Николай Михайлович машинально расстегнул кобуру ТТ, ладонь ухватила теплую рукоять. Но именно это прикосновение успокоило нервы, мандраж неожиданно прекратился, подступившие истерические нотки исчезли из груди совершенно.
«Ты чего трясешься, как хвост овечий?! Смерть не страшит, боязно вам долг перед Родиной не исполнить?! Задача получена, враг подступает, силы есть, и не малые! Ты мозги свои напряги, раньше вроде игра для тебя была, а теперь война настоящая подступает! Вот и воюй, для чего нас двоих учили! Воюй как надо, за нами Ленинград! Помни о БЛОКАДЕ!!!»
В мозгу хрипло говорил чужой голос, озвучивавший его собственные потаенные мысли. Все страхи разом исчезли, Гловацкий ощутил, как внутри начинает переполнять злая, но холодная решимость. Он застегнул кобуру и потянулся к папиросе. Отчаянно захотелось курить, все тщательно обдумать. Привычно смял картонный мундштук, твердыми пальцами зажег спичку, с нескрываемым удовольствием глубоко втянул в легкие сладковатый дымок «Казбека». Машинально отметил, что курит очень хороший табак, гораздо лучше того, что доводилось попробовать в той жизни, в те последние годы перестройки, когда в училище отведал эти же папиросы, из совершенно схожей пачки. Такие, но совсем не такие!
– И что же случилось? История начала меняться…
Гловацкий задумался, и чем дольше размышлял над обстоятельствами своего назначения, тем больше приходил к выводу, что стал катализатором случившихся событий. Погибли
