– Ради бога, не сердитесь за этот неожиданный визит. Поверьте, у меня чрезвычайные обстоятельства. Меня зовут Елизавета Николаевна Глебова. Вы господин Пластов?
– Совершенно верно, я Пластов. Проходите, Елизавета Николаевна.
Подождав, пока девушка сядет в кабинете, спросил:
– Насколько я понимаю, вы дочь Николая Николаевича Глебова?
Вдруг, уткнувшись лицом в ладони, девушка разрыдалась. Плач этот был почти беззвучен, только вздрагивали плечи. Пластов попытался успокоить ее:
– Елизавета Николаевна, перестаньте, прошу вас… Подождите, я дам вам воды.
Пригнулся и услышал:
– Н-не нужно. воды. п-пожалуйста. Арсений Дмитриевич. – Морщась, вдруг стала снимать с безымянного пальца кольцо. Он глянул мельком: перстень дорогой, старинной работы, с четырьмя крупными бриллиантами чистой воды.
– Что вы делаете?
– Вот, возьмите. Оно ваше. – Не глядя на него, она положила кольцо на край стола. – Только спасите папу. Ну пожалуйста. – Ее лицо кривилось, она судорожно дышала.
– Сейчас же наденьте кольцо. Вы с ума сошли! Елизавета Николаевна, слышите? Я очень прошу, наденьте, иначе я не буду с вами разговаривать!
Всхлипывая, она судорожно надела кольцо на палец. Сказала, глядя в пространство:
– Все равно это к-кольцо в-ваше.
Он попытался говорить спокойно, это было трудно, в конце концов, не каждый день видишь таких красавиц.
– Откуда вы узнали обо мне?
– Владимир Иванович Тиргин. Мне сказал. Что с папой кончено. Он разорен. Поймите, я не боюсь бедности… Я всегда найду себе работу… Но отец и мама… Особенно если будет суд. Они не выдержат. Это конец, вы понимаете, конец! – Она опять зашлась слезами.
«Тиргин, – подумал Пластов. – Нет, с ним обязательно нужно поговорить».
– Пока еще ничего не известно, Елизавета Николаевна.
– Все известно. Все. Если дойдет до процесса, это каторга. Но только. Только я просто не понимаю, что происходит. Все вокруг уверены, что завод поджег папа. Но ведь ему не нужны деньги, ему нужно совсем другое. – Она закрыла лицо руками, замотала головой.
Он дал ей воды, она стала пить, расплескивая воду.
– Успокойтесь. Вы сказали – все уверены, что завод поджег ваш отец. Кто эти «все»?
Девушка поставила стакан на стол, все еще глядя куда-то за плечо Пластова.
– Ну все. Рабочие. Сотрудники. Страховое общество.
– Страховое общество можно понять.
– Трояновского тоже можно понять? Он ведь считался другом семьи, много лет приходил к нам, а теперь? Теперь отказывается даже брать дело! Трус! – Губы Лизы крепко сжались, глаза потемнели.
– Скажем лучше так: не трус, а расчетливый человек.
– Никакой он не расчетливый человек, а мерзавец и трус. Но когда я узнала, что так считает и Всеволод Вениаминович.
– Всеволод Вениаминович – это кто?
– Гервер, наш директор-распорядитель. Он порядочный человек, но. – Лиза скомкала платок. – Просто я ничего не понимаю. Он тоже считает, что завод сгорел не без ведома папы.
Гервер – тот, кому верит Глебов. Сейчас он узнает и о других, надо проверить свои впечатления.
– А остальные сотрудники вашего отца? Скажем, Ступак?
– Ступак? – Лиза помедлила. – Нет, Федор Илларионович верит отцу.
– А другие? Вот, например, инженеры Субботин и Вологдин?
– Субботин? Да вы что. Он не из породы предателей. Это кристально честный человек.
– А Вологдин?
– Вологдин? – Пластову показалось: Лиза слегка покраснела. – Вологдин вообще…
– Как понять – «вообще»?
– Вы просто не знаете Вологдина. Это. Это счастье, что он оказался у нас на заводе. Ведь ради того, чтобы работать у папы, Валентин Петрович бросил университет, где был оставлен для научной работы. Вологдин считается у нас ведущим инженером. Но главное не в этом.
– А в чем?
– Это просто. Это просто гениальный человек.
Глаза ее сузились, она посмотрела на адвоката, будто ожидая возражений, но Пластов промолчал.
– Вы думаете, я преувеличиваю?
– Нисколько, Елизавета Николаевна.
– Но это в самом деле талант. Огромный. Вот увидите. Он войдет в историю.
Уже второй человек говорит, что Вологдин войдет в историю. «Как ни жаль, – подумал Пластов, – но кажется, Вологдин прежде всего войдет в историю семьи Глебовых». И вдруг понял, что может выяснить сейчас нечто очень интересное.
– Простите, Елизавета Николаевна, вы знаете, что такое генераторы УМО?
– Генераторы УМО. Где-то я слышала эти слова, но где. Может быть, от папы?
– Подскажу: работы с ними производились на заводе вашего отца.
Лиза закусила губу, виновато улыбнулась:
– Вряд ли я вам здесь помогу. За моими плечами только гимназия и курсы. Я только слышала, но ничего об этих генераторах не знаю. Хотя… Как-то я слышала от Василия Васильевича Субботина, что Валентин Петрович недавно начал работать над каким-то важным изобретением. Похоже, это тоже какой-то генератор.
Пластов постарался сдержать себя, слова Лизы подтвердили его догадки.
– Важное изобретение? Вы говорите – недавно?
– Да, совсем недавно, чуть больше двух месяцев. Как будто он все последнее время что-то конструировал на заводе, на испытательной станции. Это была какая-то важная машина, но какая – я не помню. Честное слово.
– Как следует понимать – «была»? Ее теперь нет?
– Д-да, как будто бы.
– После пожара она не сохранилась? Или сохранилась?
– Наверное, я кажусь ужасной дурой? Наверняка эта машина не сохранилась, ведь все сгорело. Так ведь? Если хотите, я могу спросить у Валентина Петровича.
– Спасибо, но этого делать не нужно. Все выясню сам.
– Хорошо. – Вздохнула. – Так. Арсений Дмитриевич? Вы поможете нам?
«Кажется, другого выхода у меня просто нет», – подумал Пластов.
– Елизавета Николаевна. Я попробую взять на себя защиту интересов вашего отца. – Лиза тут же приподнялась – он поднял руку, останавливая ее: – Но вы должны мне помочь.
– Я сделаю все, о чем бы вы меня ни попросили.
– В сложившихся обстоятельствах то, что мы с вами знакомы и вы будете помогать мне, – большой козырь. Чем меньше людей будут знать об этом козыре, тем лучше.
– Хорошо. Но в чем должна заключаться моя помощь?
– Пока ни в чем. Если что-то покажется вам подозрительным в связи с отцом и его окружением, немедленно позвоните мне. Может быть, позвоню я, но постараюсь прибегать к вашей помощи как можно реже.
Проводив Лизу, Пластов вернулся в кабинет и вызвал по телефону Глебова:
– Николай Николаевич? Я решил взяться за ваше дело. Вы узнали, это Пластов?
– Узнал, Арсений Дмитриевич. Очень рад, спасибо. Если не возражаете, мы можем сейчас же оформить официальный договор?
– Я действительно хотел бы это сделать. Возможно, мне придется обращаться во многие инстанции…
Решив пройтись до нотариальной конторы пешком, Пластов вышел на улицу и нос к носу столкнулся с Хржановичем. Краснощекий крепыш обиженно остановился:
– Ну вот, Арсений Дмитриевич, я вчера два раза заходил!
В жизни довольно полного для своих двадцати двух лет блондина Вадима Хржановича были две тайные душевные раны, два скрытых несчастья, которыми он постоянно тяготился: излишняя полнота и родители, вернее – отец. Потомственный пекарь Савелий Хржанович сделал все, чтобы во что бы то ни стало дать сыну приличное образование. Своей цели он почти добился и теперь не понимал, почему его сын вдруг связался «со смутьянами». С полнотой Хржанович непрерывно и безуспешно боролся, родителей
