В ту ночь я так больше и не уснула. Юрий тоже, он просидел на кровати рядом со мной, и мне очень хотелось… но было нельзя, поскольку мне перед испытанием предстоял еще и обряд причащения. Утром пришла Анна, и мы выбирали платья, делали прическу и макияж, за окном шел осенний дождь и ветер сгибал деревья. Я рассказала своей лучшей подруге о своем сне, а затем спросила, верно ли, что и она в той истории погибла, не дожив до конца войны — и как она чувствует себя сейчас?
— Хорошо, ну а отчего бы иначе? — ответила она — Люся, ты пойми, что с того, как "тут" и "там" разошлось на развилке, у нас ничего не предопределено. И надо, как классик написал, "жить и исполнять свои обязанности", делать то, что должно.
Мы подъехали к собору Беспорочного Зачатия на трех одинаковых черных "зимах", в одном мы с Юрием, а также Анна и Валя, в двух других наша охрана. Всю дорогу я держала мужа за руку, боясь отпустить на миг, словно он тотчас же исчезнет, и я, проснувшись, окажусь в мире того моего сна. Первыми вышли ребята, нас оберегающие — Юрий сказал мне, тут все под контролем, даже снайпера бояться не надо, и никто не кинется на нас с гранатой, как тогда в Риме возле Дворца Правосудия. А еще собор был оцеплен милицией, хотя внутрь пускали не только тех, кто из римской делегации, но и еще каких-то мужчин и женщин, наверное это и есть "массовка", из местной паствы. И у входа люди стоят — те, кому в храме место не хватило? И санитарная машина неподалеку — это что, на случай если заговорщикам все-таки удастся их подлый план?
— Обычная предосторожность — ответил мой рыцарь — массовое же мероприятие, а вдруг кому-то плохо станет? Лучше лишнее в запасе иметь, чем если нужного под рукой не окажется, это правило святое.
Когда машины остановились, сначала вышли ребята, и мой муж, я и Анна последними. Сразу на нас налетел ветер с мелким дождем, бешено рванул наши плащи, платья, шляпки, прически, у Анны зонтик вывернуло, а я свой зонт (подарок Орхидеи) даже не стала раскрывать, вырвет и унесет, как тогда на аэродроме. Столь частое упоминание ветреной стихии в моих рассказах заслуживает разъяснений, я научилась не замечать "страшных русских морозов", которыми меня пугали в Италии, и даже, с побуждения Анны, занимаюсь "закаливанием", обливаясь холодной водой, хотя мне и страшно было поначалу видеть, как моя подруга подвергает этому детей — но муж авторитетно мне разъяснил, что эта процедура не только не опасна, но и полезна, если это короткий "удар холодом", и сразу в тепло, то он мобилизует здоровье и укрепляет иммунитет. Дождь также подобно морозу, стихия пассивная, и его можно не замечать, если есть зонт. Ветер также не заслуживает упоминания, когда он слаб, и лишь эффектно развевает мое платье — но когда он столь силен, что сбивает с ног, не заметить его невозможно. Сейчас, полсотни шагов до входа в собор, меня трепало будто в вихре дантовского "Ада", полы плаща вздувает над головой, платье рвет и облепляет, шляпка сбилась набок и вот-вот улетит, вид совсем не торжественный — я конечно, смущалась и сердилась, но в то же время меня посещали мысли о самом сладком и греховном, когда этот божественный ураган хотел сорвать с меня одежды прямо в объятиях любимого супруга, я даже готова была плащ потерять, пусть его унесет, ради полноты ощущений! Интересно, когда тот великий флорентиец писал про второй круг, то отчего он увидел там именно ураган, терзающий страстных влюбленных?
— Погода не для прогулок — сказала Анна, воюя с юбкой и накидкой — почти что тайфун. Люся, ты подол держи!
Ветер не успел сорвать мой плащ — зато растерзал мою нарядную шляпу, сделав ее похожей на какой-то мятый колпак. Оттого, войдя в собор, я отколола шляпу от прически и сняла совсем, прикрыла волосы капюшоном плаща. Нас встречал сам отец Паскуале, настоятель — я должна была первым делом исповедаться перед ним, покаяться в своих совершенных грехах. Что ж, отче, я никого не предавала, не впадала в грех чревоугодия (стройность берегу), равно как и в скупость (в СССР нет капиталистов, зачем копить богатство), и в бессмысленное расточительство. И даже грех гнева куда-то ушел, даже когда мне показали очередной опус месье Фаньера, это он меня пытался изобразить — как я (некоторое внешнее сходство есть), голая и с чертячьими рожками (фу, безвкусица!), ночами летаю над Нью-Йорком на метле (тогда бы уж лучше на Ту-16 с атомными бомбами — ну что за вред Америке, от мелких пакостей мирным обывателям), ну просто убого и смешно! Грех смертоубийства — да, было и это (вспоминаю бандеровскую мразь в Киеве, девять лет назад), но вы спрашиваете, отче, испытывали ли я тогда ненависть к врагам? Нет, в тот момент не испытывала, слишком быстро все произошло, и мои руки сработали раньше, чем рассудок. И я не сожалею о содеянном — поскольку иначе эти твари убили бы меня, и самым жестоким способом, а лавры святой великомученицы меня пока что не привлекают. Грех гордыни — есть немного, отчего я не должна гордиться собой, своим мужем, своей страной и народом, если это заслуженно? И конечно, есть грех сладострастия — отче, вот не понимаю я, почему по католической вере женщина не должна удовольствие получать, даже со своим венчанным супругом, а лишь ради "плодитесь и размножайтесь", как прости господи, скотина какая, корова или овца? Вспоминаю, как однажды утром моя четырехлетняя Анечка невинно спросила "мама, ты так кричала, тебе было больно?", а ведь мы с Юрием, уединяясь вечером, всегда плотно закрывали дверь
