Меня обвиняют в предательстве. Испанию вспомнили — там в мои обязанности входило, прием и распределение советской помощи, оружие в первую очередь, но не только оно. И даже не только от СССР — тогда и на западе хватало тех, кто помогал "антифашистам", Народному фронту. Который при ближайшем рассмотрении, был клубком пауков в банке — анархисты, троцкисты из ПОУМ, каталонцы, баски, еще куча течений помельче — и грызлись между собой иногда с еще большим озверением, чем с Франко. Понятно, что СССР был заинтересован усиливать в первую очередь коммунистов, но и прочим надо было что-то подкинуть, иногда из тактического интереса, да и просто ради приличия, а то не одобрили бы, если все одной Долорес. А с прямыми поставками из Одессы в Картахену были проблемы, франкисты на море оказались вполне боеспособны, да еще и итальянцы с немцами вели себя так, что иногда только до стрельбы не доходило, и не нашему ЧФ тогда было с Супермариной тягаться. Потому, что-то шло через Францию или Португалию, под видом мирных грузов, что-то под нейтральными флагами (особенно в Страну Басков, на северный фронт). И я, с правом решения на месте в интересах СССР, держал в руках все ниточки, знал не просто много, а очень много. И видит бог (вот ведь, нахватался от папистов их риторики), тогда я служил честно, о предательстве не помышлял. Но когда пришел срочный вызов в Москву — всем известно было, чем это обычно заканчивалось в тридцать седьмом. А очень хотелось жить, даже не ради банальной обывательщины, а в качестве одного из тех немногих, кто видит угрозу сталинской диктатуры, кто несет в себе шанс на будущие перемены. Да, пришлось заплатить — иначе бы меня не приняли — заплатить не деньгами, а информацией. Но ведь среди тех, кому не повезло, не было граждан СССР… ну почти не было. И на то война, чтобы люди гибли за будущую победу.
Слова обвинения — предатель, ренегат, называющий себя истинным коммунистом, а что он, после своего дезертирства сделал для провозглашаемой им самим победы мировой революции? Не поднял ни одного восстания, не выиграл ни одной войны, а лишь вредил СССР, причем базируясь на вражеской территории — то есть, сами господа капиталисты его опасным не считали. И промолчать в ответ, значило признать его правоту — но слова (сказанные когда-то Лениным), что национальные территории, границы, интересы не имеют никакого значения в эпоху классовых боев, вызвали в зале нездоровое возбуждение и шум. И тут же журналисты, все записывают — завтра в газетах появится, как очередные враги народа продавали Отечество за тридцать сребреников. Вы все обыватели, а не коммунисты — настоящие же коммунисты здесь, на скамье подсудимых сидят!
Было их на удивление мало. Кроме него самого, и Витьки Косырева, еще шестеро всего, из числа самых доверенных, самых верных. Один из них, Сергей Линник — тот старательный дурак, кто все провалил. Когда-то пропаганду называли самым страшным оружием большевиков — приходится признать, что теперь предатели, враги, в этом нас превзошли. Хотя если толпа сыта, то бесполезно призывать ее к трудностям во имя идеи — лишь голодные готовы идти за тобой даже на смерть. В семнадцатом мы обещали массам райское житье в конце пути — они его и получили, но не от нас, и намного раньше, чем должно бы. Теперь надо думать, как все назад отнять, чтоб сдвинуть с мертвой точки, чтобы снова революционное развитие пошло. Все снести, место расчистить для нового дела — жалко, что меня там не будет.
В зале те, кто недавно еще слушал, в тот вечер. И Васька Бакланов, под руку с этой своей пассией, наряженная как фифа, мило щебечет что-то Ваське, а он слушает и кивает. Вы не коммунисты, вы обыватели — пусть по недоразумению, с партбилетами в кармане! Это про вас Маяковский стих написал. Торжествуете сейчас, что победили.
— Обвиняемый, вы признаете себя виновным?
Нет, не признаю! История нас рассудит — пусть даже лет через сто. Кому в герои, кому в твари! И позор обывателям, на сытость променявшим Идею!
Инна Бакланова (Звягинцева).
Вася, Васенька, ну откушай еще колбаски. Вкусная ведь — а тебе пузико пойдет, тощий какой. Ешь!
И не ворчи! Если б я тебя не подобрала — могла ведь и мимо пройти, помер бы ты в подворотне. Но видно, почувствовала в тебе родственную душу. Ешь — ну вот, молодец!
Спасибо Анне Петровне — иначе же, куда бы ты со мной пошел, в комнату в общаге? А так, мой Васенька свет Кузьмич был весьма впечатлен, когда мы все втроем поговорили, в ее рабочем кабинете. И понял тогда мой Васенька, какой беды избежал. Ну а я ни в коем случае не навязывалась, я ведь не такая. Просто сказала ему, глазки потупив — буду благодарна, если вы, Василий Кузьмич, позволите мне хотя бы иногда книги из вашей библиотеки, даже не с собой, а выписки делать, мне по учебе надо. Ну и еще тонкости, по науке психологии — и пригласил он меня тогда снова пообедать вместе, а дальше, слово за слово… Верно ведь говорят, что любовь, это высшая степень и развитие дружбы, ну а дружба, это прежде всего общность интересов и близость взглядов. У меня даже подруги спрашивают, ну куда он тебе, старенький такой — а мне вот приятно в нем молодость разбудить, снова сделать таким ершистым, открывателем новых путей.
Так что решился все же скоро мой Васенька свет Кузмич мне предложение
