Итак, Горьковский Игорь Антонович, 1924 г.р. (так в документах — точная дата неизвестна). Бывший беспризорник, воспитанник трудкоммуны имени Дзержинского. Анкета чиста — не был, не привлекался, комсомолец, затем кандидат в члены ВКП(б), тогда еще не КПСС. После ранения на фронте и излечения, служба в милиции, затем в ГБ. Сержант госбезопасности (чин, равный армейскому летехе), однако в личном деле данных об образовании нет. В настоящий момент под арестом "за превышение" (законность оцените — в сталинском СССР, конвойный мордоворот вовсе не имеет право бить подследственного по собственной инициативе, без приказа от начальства). Но вполне мог бы по итогам расследования, даже срок не получить — свой же товарищ, переусердствовал, бывает, и летел бы в наказание из теплого Львова в солнечный Магадан, не в арестанты, а в лагерные вертухаи. Только я тебе этого не дам.
Здание старинное, подвал, потолок сводчатый, низкий, окон нет. Раскладываю на столе инвентарь — не пыточный инструмент, а всего лишь несколько листков бумаги, и фотографии, пока перевернутые оборотом вверх. Горьковского заводят, он смотрит на меня настороженно — обмолвились ему конвойные, что "товарищ из Москвы, по твою душу". Конвой оставляет нас вдвоем — если этот придурок решит на меня наброситься, хуже будет лишь ему. Ну садись, чего стоишь. И первым делом прочти это. Протягиваю ему первый документ, и с интересом смотрю, как меняется его лицо.
— Прочел? Водички выпей. А ведь она тебя любила, дурака! Стала хлопотать, выяснять, что с тобой, за что тебя арестовали. До больших людей дошла — и обмолвилась про ваш марксистский кружок, тоже мне, подпольщики недоделанные, а мы тогда кто по-вашему, царская охранка или гестапо? Решили в тимуровцев поиграть — пожалуйста! Но когда ваш глава, гражданин Линник Сергей Степанович, приказал твою Ганнусю убить "за предательство", это уже не смешно. Кончились ваши игры — отвечать придется, по нашему советскому закону. Ну что значит, "он такого не мог" — достоверно установлено, что в последний свой вечер, гражданка Полещук находилась по адресу, Станкостроителей, пять, в компании гражданина Линника и еще одиннадцати человек, весь актив вашей организации. После чего ее тело нашли повешенным в лесном массиве, в трехстах метрах от вышеназванного дома. Ты в такие совпадения веришь — я, нет!
Документ почти настоящий. Я лишь добавил, что на теле были следы группового изнасилования и применения пыток. Молчишь, переварить не можешь — так я тебе еще добавлю!
— Вы ведь пожениться собирались еще в прошлом году, ну совет да любовь были бы, отчего вдруг передумали — хотя отношения продолжали поддерживать? Впрочем, не ты один такой, как оказалось. Дурак, ой дурак! Тебя ведь Линник от женитьбы отговорил, сказав — дом, дети пойдут, и оба вы для борьбы будете потеряны?
— Откуда вы знаете?
Ага, значит в точку попал. Хотя я всего лишь вспомнил роман Горького, как там один герой другому то же самое говорит. Или фразу из какого-то советского производственного романа, "увлекся ею, но боялся, что жена отвлечет от большого и важного дела", в памяти застряло, хотя название и автора забыл.
— А это он не одному тебе говорил. Вы-то всерьез принимали, играя в подпольщиков — а гражданин Линник смеялся, самый крутой петух вашем курятнике. Ладно, студенты, про всякие там "братства" наслушавшись — но ты-то, мужик воевавший, уже жизнью тертый и опытный, куда смотрел? Что, не знал, что ваш Линник твою Ганнусю валяет, и над тобой смеется? Впрочем, не ее одну.
Переворачиваю фотографии, комментируя:
— Еще гражданки Литовченко, Маликова, Коновец, Чумакова — это лишь те, кто уже заявления написали. Как их гражданин Линник валял. Вещая дурам, а также дурачкам, вроде тебя — а сам, пользуясь вашей глупостью! Хотя вспомни — тебе Ганнуся твоя как-то намекала? Или было что-то, что ты мог догадаться, по крайней мере, Линник так подумал? Вот он и решил тебя убрать — при любом раскладе, тебе тут уже не остаться. Одного не пойму, убивать-то нашего советского человека зачем? Так в роль подпольщика вошел, что сам в нее поверил? Думаешь, мы про ваш кружок не знали, с самого начала? Полагали, ребята-энтузиасты, зачем мешать, даже если мысли с завихрениями, есть надежда что после прояснятся. Ну а теперь — влипли вы крепко. Не за ваши игры в карбонариев ответите — а по уголовной статье.
— Неправда! Сергей Степанович, совсем не такой!
Я усмехаюсь — понимающе, и мерзко. Не довелось тебе, Игореша, в иное время пожить. "Политкорректное" — когда уже и двух мужиков командировочных в один номер гостиницы селят с ухмылкой, а если педагог с ученицей (или ученицами) имеет отдельные занятия, то сразу обвинение по статье (и не всегда, придуманные). А меня вот Мария почти три года ждала — и ведь я, грешен, по своим каналам проверял, не было ли у нее еще кого-то, и теперь точно знаю, что нет. В этом времени нравы строже, чем в эпоху постсоветского капитализма. Хотя и тут успело быть, "если комсомолка откажет комсомольцу, то значит, она мещанка". И Горьковский тем более должен был про то слышать, хотя и пацаном в те годы был — да и ситуация, когда девушки влюбляются в наставника на пути все равно каком, вполне обычная, ну а про фронтовых походно-полевых жен молчу. Так что — поверит.
— Да как же не такой, если уже заявления на него есть — киваю на фотографии — скажешь, клевета все, не было такого?
Горьковский смотрит на фото. И после паузы, вдруг изрекает, с жаром:
— А если и было? Сергей Степанович имел право, нервы успокоить. Ну а с этих… не убудет!
— Ты дурак? — удивляюсь я — не понял, что он твою девушку валял, над тобой смеялся! И ты согласен?
— А при коммунизме все будет по-простому — убежденно отвечает Горьковский — семьи отменят, ревность запретят. И дети все будут на общем воспитании.
— Ты в каком году живешь? — спрашиваю я — сейчас не двадцатые, про "стакан воды" забудь. А приветствуется сейчас советская семья, ячейка социалистического общества. Вы с Ганной могли сейчас быть так — если бы
