Уже за дверью подъезда Мухетдин взял Омахана за локоть и остановил, хотя тот задерживаться явно не собирался.
– Что ты предложил отцу, брат? Отчего он заплакал? – спросил Мухетдин.
– Ты мне не брат! Никогда не называй меня так, – поджав губы, выдавил из себя Омахан.
Мне даже подумалось, что он может плюнуть в лицо Мухетдину – столько недобрых чувств было в голосе моего старшего брата.
– У отца сильная гипертония. Думаю, скоро у него начнется очередной сердечный приступ. Или гипертонический криз. Это ты его довел… – Такое вот обвинение из уст Омахана прозвучало, на мой взгляд, вполне обоснованно. – Я с большим удовольствием довел бы до такого состояния твою мать, но с ней, к сожалению, не разговаривал… – в том же духе и тем же тоном продолжил он.
Признаться, я не ожидал от довольно хилого и физически не особо развитого Мухетдина резких движений. Но он попытался ударить Омахана в лицо и размахнулся настолько резко, что я, стоявший сбоку, едва-едва успел перехватить его руку. При этом я понимал, что нужно обладать большой смелостью и отвагой, чтобы рискнуть ударить офицера ВДВ, не так давно вернувшегося из Афгана, в присутствии другого, не будучи уверенным в том, что эти тренированные сильные мужчины, к тому же родные братья, не объединят свои силы.
Я без проблем завернул за спину руку упирающегося Мухетдина, понимая, что это доставляет ему боль при каждой попытке освободиться, и сказал спокойно, почти как классический миротворец:
– Не надо, брат, прошу тебя. Не стоит… – Я отпустил его руку.
Он сразу расслабился и больше не пытался ударить Омахана.
– Мальчик, будь до конца жизни своей благодарен Али за то, что он не стал рвать связки на твоей руке. Стоило ему чуть-чуть надавить, и ты до конца своих дней остался бы инвалидом. Правая рука у тебя отсохла бы, – так же спокойно, как и я, сказал Омахан сводному брату.
Мухетдин и в самом деле посмотрел на меня с благодарностью. Но я не был уверен в том, что благодарность его была вызвана спасением руки от разрыва связок. Скорее тем, что я назвал его братом. По крайней мере, мне так показалось.
Так же, видимо, подумал и Омахан.
Он даже не преминул сказать об этом:
– У нас с братом, похоже, разное восприятие людей, в том числе и тех, которые желают назваться нашими родственниками.
Омахан после этих слов развернулся и пошел в сторону дороги.
Я коротко глянул на часы и сообщил Мухетдину:
– Нам и в самом деле надо спешить, иначе мы не успеем на последний автобус.
Я поспешил догнать Омахана, который уже махал рукой, подзывая к себе такси с зеленым огоньком.
Однако, прежде чем сесть в машину, я все же остановился и осведомился у старшего брата:
– Что ты спрашивал у отца?
– Я по телефону сказал ему, что мы приехали за ним, чтобы отвезти его к матери. Она его примет, я ей звонил еще из Москвы.
– И он отказался?
– А ты был в то время в туалете? Разве не слышал, что он сказал! Больше я его уговаривать не буду никогда…
– Он не может бросить больную жену. Он ее не мог оставить и здоровую, а уж такую вот тем более. В этом отец прав!
– И ты туда же… – отмахнулся Омахан. – Твое дело, конечно, но для меня больше отца не существует…
* * *Эту фразу Омахана я хорошо запомнил. Поэтому меня сильно удивило сообщение старшего лейтенанта Жеребякина о том, что мой старший брат взял отца в свой дом. Дело, однако, состояло в том, как Омахан отнесется ко мне. Ведь всего-то три с половиной года назад он говорил обо мне точно так же, как тогда об отце.
Думаю, если отец уже тогда жил у Омахана, то он вполне мог услышать фразу о том, что у его сына больше нет младшего брата Али. У меня в душе были большие сомнения в том, что человек на старости лет сильно изменился характером, научился прощать и понимать поступки других людей. Хотя бывает всякое. Но размышлять об этом в деталях мне не позволили обстоятельства.
Взвод спецназа военной разведки атаковал пещеру. А я оказался ни по одну, ни по другую сторону боя. То есть даже не на нейтральной полосе, где есть риск быть убитым кем угодно. Хотя я прекрасно понимал, что исход боя предрешен в первую очередь за счет технического преимущества спецназовцев, все же от всей души хотел, чтобы победили мои моджахеды. Пусть даже они просто заставили бы солдат отступить из пещеры.
Но противостоять современному спецназу, элите военной разведки, мой джамаат был не в состоянии, хотя бойцы у меня были обученные, и я заранее приказал даже бруствер из камней выложить на случай подобной атаки. Он был сделан, только вряд ли мог спасти положение теперь, когда силы сторон были уже несравнимы. Оружие у солдат было куда более современное и совершенное. Средства связи позволяли им общаться прямо во время боя. После уничтожения моих моджахедов, выступивших на смену своим товарищам, находившимся в засадах, численное преимущество уже было полностью на стороне спецназа.
Говоря честно, на меня произвел приятное впечатление этот старлей Жеребякин. Я видел и чувствовал, что он желает мне помочь, хотя мог бы просто ударить прикладом в голову – а старику много не надо, – потом связать и сдать в Следственный комитет. Какое ему, казалось бы, дело до меня.
Но, видимо, симпатия у нас была взаимная. Он не желал поступать со мной так, как, без сомнения, сделал бы на его месте мой старший брат Омахан. Старший лейтенант Жеребякин не хотел видеть во мне врага. Я был ему за это благодарен, потому что сам не хотел быть врагом своему народу, к которому вернулся.
Жеребякину это было понятно. Может быть, он уловил мое сочувствие беде, так внезапно произошедшей с его отцом. Это ощущение добавилось к тому общему впечатлению, которое я произвел на него. Да, он не желал считать меня своим врагом. Я видел это. Хотя какое-то опасение в старшем лейтенанте все же присутствовало.
События начали развиваться бурно после того, как спецназовцы вошли в пещеру. Они оказались в ней после обстрела сменной группы часовых из крупнокалиберного пулемета. Должно быть, из того самого «Утеса», который я выставил против этого взвода. Бойцы спецназа уничтожили засаду вместе с Надиром. После этого они не пожелали, похоже, оставить пулемет у себя за спиной и притащили его к устью пещеры.
Пулемет «Утес», как любой крупнокалиберный, является обладателем звучного голоса. Если его выстрелы были отчетливо слышны даже у меня в гроте, то в пещере – тем
