Но незаметность и неслышность присуща всем бойцам, независимо от скорости перемещения. Нет у нас во взводе таких, кто мог бы выдать своим передвижением товарищей. Будут ползти медленно, не будут слышать сами себя, и это считается достаточным для скрытного передвижения. Причем на тренировках солдаты ползают без шлема, в котором наушники частично скрадывают звуки, и допустима некоторая доля самообмана. Ползать в шлеме начинают после того, как научились бесшумно передвигаться. Тогда уже каждое движение совершается автоматически.
Глава четвертая
Я выбрал себе в напарники младшего сержанта Колобкова не потому, что он умеет ползать лучше других. Он умеет ползать скрытно. Я помню случай, когда Колобков снимал мины перед самым носом у бандитов так, что они, заметив его, могли бы достать младшего сержанта прикладом. Но он все сделал предельно аккуратно. И работу выполнил, и сам остался незамеченным, и потому – невредимым.
Мне требовалось передвигаться к каменному брустверу, за которым, видимо, был выкопан большой окоп через минные заграждения. И здесь лучшего помощника, чем младший сержант, найти было трудно. Может быть, только старший сержант Тихомиров в силу своего опыта мог бы сравниться с Колобковым, но Тихомиров был занят точно такой же работой на другом фланге, и мне не хотелось его снимать оттуда, хотя ползать он умел быстрее младшего сержанта.
Нам в данном случае скорость была и не особенно важна. Нам необходимо было дело сделать – ликвидировать последнего бандита, скорее всего, самого опасного из всех, что встретились нам нынешней ночью. И ликвидировать его должен именно я, как командир взвода. Это необходимо для того, чтобы позже с полным основанием отдавать команды и быть уверенным в их исполнении.
Авторитет командира для бойцов взвода очень важен. Даже более важен, чем для самого командира. Для самого командира авторитет – это, по большому счету, элемент самолюбования. А для солдат это пример для подражания, уважение и готовность идти за авторитетным человеком, может быть, даже на смерть. Хотя после первой чеченской войны, когда войска спецназа ГРУ формировались наспех из бойцов других родов войск и без подготовки отправлялись в бой, каждая солдатская смерть в наших рядах считается чрезвычайным событием, и вина за такую смерть полностью ложится на прямого командира. Если солдат позволил себя убить, значит, он был плохо подготовлен. А кто его готовил? Командир. Значит, командир и должен отвечать…
Не знаю, как в других подразделениях, но у нас в батальоне мне неизвестно ни об одном случае гибели солдат во время боевых действий. Ранения были. И у солдат, и у офицеров. Но «груз двести»[9] батальон не отправлял ни разу.
Я в уровне подготовки своих солдат был уверен. Но в деле они меня ни разу не видели. Просто отдавать команды – это одно дело. И совсем другое – действовать самому. Сейчас случай был удобный. К тому же у меня было опасение, что эмир с татуировкой на предплечье – серьезный боец. И я не желал рисковать солдатами, отправляя их на его уничтожение. Я предпочитал действовать сам.
Дожидаясь младшего сержанта Колобкова, я проверил свою малую саперную лопатку – известное в спецназе ГРУ оружие ближнего боя. Лопатка была предельно острой. Я никому не доверял ее заточку, как никому не доверял свой японский заточной станок. Японцы вообще лучшие в мире специалисты по изготовлению холодного оружия и по его заточке. Во-первых, они делают самую жесткую в мире сталь, во-вторых, заточку этой стали проводят не абразивными кругами и даже не алмазными брусками, что для такой жесткой стали убийственно, а только керамическими кругами, имеющими минимальное зерно.
Мой заточной станок имеет именно такие круги. А сама лопатка в дополнение к хилой заводской закалке была закалена вручную моим знакомым кузнецом, которому я время от времени делаю заказы. То на такую же малую саперную лопатку, то на эксклюзивный боевой нож, то еще на что, например, на комплект S-образных метательных ножей, поскольку ни меня, ни моих коллег – офицеров спецназа – стандартные метательные ножи, совершающие в полете немыслимые кувырки, не устраивают.
S-образные ножи выковываются из лезвий двух опасных бритв, которые спаиваются посередине. А заточка выполняется таким образом, что при любом попадании нож своей тяжестью наносит опасную рубяще-резаную рану.
Я однажды увидел такой нож у ветерана спецназа ГРУ дома, в коллекции других ножей. Он для наглядности дал мне этот нож на несколько дней. Я отнес его к знакомому кузнецу с просьбой сделать такой же. Опасные бритвы тоже принес, для чего мне пришлось потратить день, объезжая все подряд магазины в областном центре. Тем не менее бритвы я нашел и скупил все, что имелись там в наличии.
Сейчас я носил на правом предплечье кассету с тремя такими ножами, потому что ножи я метаю левой рукой, так же, как и бью. Хотя стреляю, как правша, упирая приклад в правое плечо и прищуривая левый глаз. То есть левша я только наполовину. В отношении стрельбы я полноценный правша.
– Товарищ старший лейтенант, младший сержант Колобков по вашему приказанию прибыл.
– Со мной пойдешь. То есть впереди меня. Будешь мины высматривать. Если не дезактивируешь, мне сообщай, чтобы я осторожность соблюдал. Торопиться не надо. Успеем. Только маячки оставляй, чтобы потом искать легче было. Лопатка у тебя хорошо заточена?
Я убрал в чехол за спину свою лопатку. И не стал застегивать клапан чехла.
– Тихомиров перед выездом у всех проверял. Насчет моей даже не поморщился…
– Хорошо. Будь готов работать. Клапан чехла расстегни. И – за мной! Обгоняй по ходу дела. Я не буду торопиться.
Я, в самом деле, не торопился. И, легко преодолев первые пять метров, не забывая даже на этих метрах об осторожности и внимательно вглядываясь в места, куда буду ставить сначала локти, а потом колени, я остановился, давая возможность младшему сержанту занять место ведущего. Он не очень быстро, но все же на это место вышел.
– Правее сворачивай… – подкорректировал я направление его движения.
– Куда ползем? – своим вопросом Колобков напомнил мне, что я не провел
