– А что слыхать про наших папеньку с маменькой? Не вернулись ещё? – спросил я.
– А то как же, конечно, вернулись. Чаю попили, да спать завалились. Ведь почти сутки не спали. Сначала всеношную в Исаакиевском отстояли, потом заутреню в Казанском соборе. Молодой-то государь, говорят, в вопросах веры строг. Сам набожный и от других того же требует. А братец ваш, Борис Владимирович, прямо из Зимнего в Мариинский театр поехал к балеринкам разговляться. Любит он этих балеринок, хотя что там любить-то? – сказала Зинуля и, как бы невзначай, поправила вырез платья на пышной груди.
А тут и Фролка подоспел – вкатил тележку с парой серебряных ведёрок с шампанским, вазы с фруктами, пирожными. В отдельном серебряном же небольшом блюде было мороженое.
– Фролушка! Тебе сколько было велено шампанского-то подать? А сколько ты привёз? – спросил я.
– Так нешто Вы сразу из шести бутылок пить-то будете? Пока первую пару одолеете, остальное-то холод потеряет. Лёд-то он тоже нагревается и тает!
Вот же опять прав оказался, шельмец. И не поспоришь. Ну, ничего – я тебя ещё достану по старой памяти.
– А с мороженым-то что? Блюдо-то вон какое большое, а мороженное только посередине – маловато будет!
– Так с мороженым та же история. Еже ли его сразу всё принести, то оно же таять начнёт. Вот и буду подносить, понемногу, но холодного.
И опять же прав, хороняка, не подкопаться. Ну, Фролка, ну погоди!
– А что это, Фролушка, у тебя нос такой большой? Ты случаем не из цыган ли будешь? – спросил я.
– Нет! Я чистопородный грек. И все предки мои чистопородные местечковые греки из-под Бердичева. И чем это Вам мой нос не понравился?
– Так ты же его мороженым выпачкал! – сказал я.
– Да не может быть, я же его вытирал! – но тут он и сам понял, что прокололся и только мы его и видали, но хоть похохотали.
Шампанское было разлито по фужерам, руки переплелись, мы пригубили по глотку и приступили к целованию. Троекратно почему-то не получилось – назовём это многократно. Ну теперь-то мы уж точно Выкаться больше не будем, а будем Тыкаться!
– Барышни! А не устроить ли нам музыкальные посиделки? Рояль есть, а я Вам несколько музыкальных новинок наиграю, а Вы уж потом мелодии на ноты переложите. Вот только опасаюсь, как бы папеньку с маменькой не обеспокоить! – предложил я.
– Да мы-то с радостью, тем более, что будет что-то новенькое. А о родителях и не думайте – они же в другом крыле замка. Тут хоть из ружья пали – не услышат!
Я подсел к роялю и стал наигрывать «Как упоительны в России вечера», через пару минут ко мне подсела Зинуля, быстро уловила мотив и мы уже продолжили играть в четыре руки. Слова-то я помнил, лишь одного куплета, но ничего, что не вспомню позже, все вместе досочиняем. И тут я заметил за портьерой гитарный гриф. Когда-то я пытался в молодости бренькать на шестиструнке, даже пяток аккордов выучил. Но полное отсутствие слуха положило конец моей музыкальной дворовой карьере. А тут-то ещё семиструнные в ходу. А умею ли я вообще играть на гитаре? Ну если рассуждать логически, раз кабинет мой, то и гитара, стало быть, моя. А на что мне гитара, если я играть на ней не умею? Значит надо попробовать. Уж простенькую цыганочку как-нибудь забацаю. Пока Зина продолжала играть «Упоительные вечера», я взял гитару и попробовал лишь нащупать пальцами лады. Но руки сами стали брать замысловатые аккорды. Когда рояль умолк, я почти до конца пропел под гитару «Мохнатого шмеля» и ничем не хуже Михалкова.
А тут и Фрол подсуетился – принёс ещё пару шампанского – совсем хорошо стало. Но мороженого больше не принёс. Сказал, что ещё не подморозилось в леднике. Когда же он его всё же принёс, то на блюде лежал брусок, размером с небольшой кирпичик. Да и заморожено оно было крепко накрепко – кирпич кирпичом.
– Ну поставь его в сторонке, пусть немного подтает.
– Зачем же ему подтаивать, его и так можно кусать! – возразил Фрол.
– А давай держать пари, что не сможешь ты его вот так слопать, пока оно твердокаменное! Об дорогу не расшибёшь!
– Это я-то не смогу? – удивился он: – Ну Вы прямо как ваш батюшка – любите пари да споры разные. Он и дня не может прожить, что бы с кем-то не побиться об заклад. А на что спорить-то будем? – уточнил Фрол.
– А вот еже ли сможешь уплести этот брусок мороженого в один присест, то я тебе буду целый год своё мороженое отдавать. А уж ежели не сможешь, то целый год не возьмёшь в рот хмельного. Спорим?
– А где наша не пропадала, была не была! Спорим! – и мы ударили по рукам.
Не буду вдаваться в подробности, но пари он выиграл. И что же из этого следует? Он теперь будет по-прежнему водку жрать и моим же мороженым закусывать? Опять у меня с ним осечка вышла. Между тем музыкальные посиделки продолжались. Я импровизировал на все темы. И Шуфутинского, и Добрынина, и Танича. Ну, вобщем всё, что мог вспомнить, хотя бы по пол-куплета.
Разошлись по своим спальням только за полночь. Но и там конечно сразу не успокоились. А вот когда уже в полном изнеможении откинулись на подушки, тут-то я и вспомнил, про бархатную коробочку. Я встал, засветил у зеркала оба канделябра и попросил Зину подойти ко мне, встать передо мной и закрыть глаза. Когда она это исполнила, то надел на неё колье.
– А теперь открывай!
Не буду описывать всего восторга Зинули, но золотая чеканка с мелкими брюликами смотрелась действительно очень нарядно на лоснящемся от пота обнажённом женском теле.
– Это тебе в благодарность и на память о нашей первой Пасхальной ночи!
– Ну, а теперь я тебя отблагодарю! – сказала она, крепко обнимая меня и прижимаясь всем телом.
Я только и успел подумать: «ГОСПОДИ! УКРЕПИ И НАПРАВЬ!»
Глава 2. Гамаюн надежду подаёт
