Голова подалась вперед. Из-за спинки кресла вслед за ней высунулись плечо и рука, украшенная синими перстнями, тиграми, рыцарями и бог еще знает какими татуировками, сливающимися порой в картины, которые вот так с ходу и не разберешь что изображающие.
Голова осмотрела японца гораздо более внимательно, нежели до этого Виктора.
– Голимый самурай, – вынесла она вердикт. – Патентованный. Оно по-русски ни бум-бум?
Виктора в свое время научили отвечать только за себя, поэтому он неопределенно повел плечами, типа «хрен его знает. Тебе надо – ты его и спрашивай».
– Так я и думал, – сказала голова. – Пить будешь?
Виктор непонимающе уставился на собеседника.
– Ты чо, первый раз летишь, что ли?
– В пассажирском самолете – первый…
– Аааа!!! – обрадовалась голова. И крикнула, обернувшись: – Братва!!! Тут правильный пацан первый раз в воздухе!
Ему ответил нестройный гул трех-четырех голосов с передних сидений. Виктор собеседника разубеждать не стал.
– Ка-роче, – сказала голова, вновь поворачиваясь к Виктору. – Меня Жекой звать, а пацанов – Санек, Андрюха и Генка. Санек с Андрюхой только с зоны откинулись, и мы постановили это дело в узкоглазии отметить. А Генка к нам в аэропорту прибился, он тоже недавно от хозяина. Пацаны, сам понимаешь, голодные, а там у япошек, говорят, телки мелкие как собачонки, их можно по ходу по пять штук за раз нанизывать.
Жека снова заржал. А отсмеявшись, добавил:
– Дело в следующем. Мы тут во фри-шопе затарились, так что приступаем. Твой самурай пьет?
– Не знаю, – сказал Виктор.
– Ну и хрен с ним, – кивнул бритой головой Жека. – Пусть дома у себя своим вонючим саке давится. А у нас тут «Голд Лэйбл».
Он обернулся.
– Эй, пацаны, подтягивайтесь. Начинаем.
В салоне бизнес-класса свободных мест было предостаточно, поэтому «пацаны», «подтянувшись», заняли свободные кресла.
И началось.
Виктор не был большим любителем спиртного, но, действительно, если разобраться – когда впереди у тебя непонятное будущее, сзади – прошлое, о котором вспоминать лишний раз не хочется, а внизу, под относительно тонким стальным брюхом самолета, сотни метров пустоты, неизвестно откуда появляется желание вот так вот по-русски взять наполненный до краев стакан, и…
– Щас спою, – сказал Жека, покосившись на японца.
– А чо, можно! – обрадовался Санек с соседнего кресла. – Давай: «Такова воррровская доля…»
– Погодь, – оборвал его Папа. – За дела да за масти мы дома споем. А здесь…
– Чо здесь? – обиделся Санек. – Типа в воздухе масти не канают?
– Не, Сань, канают без базара, но…
Папа наставительно поднял вверх татуированный палец и снова покосился на японца, невозмутимо листавшего свою газету.
– …здесь мы прежде всего русские пацаны, которые летят отдыхать в страну узкоглазых. Тех самых, кому наши деды в свое время конкретно вставили по самую помидоринку.
Рука японца, переворачивающая лист газеты, замерла на мгновение. Или это только показалось Виктору?
– И в честь энтого знаменательного события, – торжественно продолжил Жека, – давайте-ка, братва, вспомним одну хорошою песню.
И он затянул хорошо поставленным баритоном:
На границе тучи ходят хмуро, Край суровый тишиной объят. У высоких берегов Амура Часовые Родины стоят…Возможно, Жека просто куражился. Возможно, нарывался, подозревая, что японец знает не только свой родной с закорючками. Виктор ждал, что его попутчик не выдержит и кинется, – но ждал он напрасно. Японцу, похоже, разухабистая компания была глубоко до фонаря. После пары куплетов он абсолютно спокойно отложил газету, нажал на кнопку, отчего спинка кресла приняла почти горизонтальное положение, и мирно отошел ко сну.
«Гады вы, – подумал Виктор. – Люди воевали, жизни клали, а вы песню об их подвигах распеваете, чтобы японца достать. Гады и есть».
Но устраивать разборки в самолете было неразумно. К тому же пел Жека неплохо. А японец не реагировал. Ну и ладно. Когда еще доведется русскую песню услышать? И Виктор слушал:
На траву легла роса густая, Полегли туманы широки. В эту ночь решили самураи Перейти границу у реки, —старательно выводили «пацаны», частенько путаясь в словах. Но на японца песня не произвела ровным счетом никакого впечатления. Он спал как убитый.
Квартет еще раз старательно вывел «и летели наземь самураи под напором стали и огня», но поскольку ожидаемого действия песня не возымела, то концерт как-то быстро сошел на нет. Взамен песнопений пошли разговоры-воспоминания о каких-то общих знакомых, о бабах своих и чужих, о каком-то «уроде», который «должен был по жизни, а как откинулся, так с воли ни разу семейку не подогрел».
До этого места Виктор еще кое-что понимал, но дальше, когда «пацаны» автоматически съехали на «блатную музыку» и разговор пошел о «красной зоне, в которой кум беспредельничает от балды великой и на воровской ход положил», тут Виктор «подвис» окончательно и после очередного «ну, погнали, братва, за тех, кто сейчас не с нами», почувствовал, что его тело медленно и плавно погружается во что-то мягкое, теплое и податливое…
– О! Смотри, как пацана развезло! С двух стаканов всего! Непривычный, что ли? А с виду крепкий…
Голоса плавали в каком-то другом измерении. В том же слегка смазанном измерении плавала лысая голова Жеки и щетинистые черепа его сотоварищей. Где-то далеко звенели стаканы, раздавался пьяный гогот, тоненько пискнула стюардесса, видимо, ущипнутая за какую-то из аппетитных выпуклостей, но все это было далеко, далеко, далеко…
Виктор очнулся от того, что кто-то тряс его за плечо. Он с трудом поднял чугунные веки.
– Слышь, братан!
Над ним нависал Жека.
– Слышь, тут такое дело. Короче, нам твой самурай конкретно мазу портит.
Голова Жеки занимала все обозримое пространство, а из его рта омерзительно несло то ли вчерашним, то ли уже сегодняшним перегаром, замешанным на шоколадном запахе только что выпитого виски.
– Ты это… доведи до него, чтоб он пересел куда-нибудь. Мест свободных полно, а Генке каждый раз через кресло как улитке тянуться в падлу.
Виктор с трудом повернул голову. Японец мирно спал в кресле, скрестив руки на груди.
– А может… неудобно как-то…
– Э-э-э, братан!
Жека поморщился.
– Он тебе что, родственник? Это при советской власти неудобно было. А сейчас – в самый раз. Хорош перед всякими джепенами да америкосами приседать, надоело. Пусть они теперь перед нами приседают.
И решительно протянул руку к плечу японца…
«Джепен» открыл глаза и взглянул на Жеку.
Рука Папы остановилась в миллиметре от плеча японца. Жека замер. Виктору на мгновение показалось, будто его пальцы уперлись в невидимую стену из пуленепробиваемого стекла. Несколько секунд бритоголовый бандит и японец смотрели в глаза друг другу.
В салоне стало тихо. Вдруг как-то разом прекратился звон стаканов и пьяный гогот Жекиных друзей, и даже едва заметная вибрация корпуса летящего самолета вроде как сошла на нет.
Глаза Папы стали наливаться кровью. Вслед за глазами медленно стала окрашиваться в багровый цвет бычья шея. Под надписью «Папа» заметно набухла и запульсировала вена толщиной с карандаш.
– Hei, you, – тихо сказал Жека. – My friends speak, that you sat on other place. Understand?
– Why I should change the place?23 – спросил японец. От того, как шевелились его губы, Виктору стало как-то не по
