Лицо японца было каменным, неживым. На этой неподвижной маске едва-едва шевелились два тонких бескровных червя, а из черного промежутка между ними тягучей лентой тащились непонятные слова. Мертвые, как и лицо существа, которое их произносило.
Видимо, Жеке тоже стало не по себе, но он не привык сдаваться. Вена на его шее запульсировала сильнее, пальцы левой руки стиснули подлокотник кресла так, что он еле слышно затрещал.
– Because so my friends want24, – жестко сказал он, сверля взглядом белесые шарики в глазницах японца.
Виктор ожидал всего, чего угодно, но то, что произошло дальше, его порядком удивило. Даже больше того, что Папа абсолютно свободно треплется по-английски.
Японец сказал «о’кей», медленно встал и стал как-то неестественно, боком протискиваться между коленями Виктора и впереди стоящим креслом. По пути он покачнулся и наверняка упал бы, если б не ухватился за спинку кресла, при этом слегка мазнув пальцами по шее Жеки. Тот немедленно заорал:
– Hei, guy, do not touch me! I not yours the girlfriend!25
И заржал:
– Слышь, Витюха, да самурай-то твой поддал изрядно! Когда это он успел?
Виктор пожал плечами.
– Ну, он в аэропорту немного того…
– Ничего себе «немного»! Да он на ногах не стоит!
Японец, пошатываясь и бормоча «Excuse me, excuse me…»26 прошел между кресел и плюхнулся где-то впереди салона вне зоны видимости.
Тот из «пацанов», кого звали Генкой, шустро перебрался на освободившееся сиденье.
– Не, ну круто Жека в ихней фене волочет! – скороговоркой загундел он Виктору прямо в ухо. – Я те точно говорю – у него не кукушка, а Дом Советов. Не смотри, что она кучерявая, как утюг.
– Ты за метлой-то следи, – добродушно проревел Жека, разливая по стаканам то, что оставалось в бутылке, и, словно фокусник, другой рукой доставая откуда-то вторую, непочатую. – А то я тебе хаер повыдергаю, чтоб не трендел чего не надо. Будет череп белый и гладкий, как Фудзияма.
Краска медленно отливала от лица Папы. Видимо, для снятия стресса его могучему телу требовалось нечто большее, чем стакан виски.
– Ну чо, пацаны, на спор?
Он зубами сорвал пробку с бутылки.
– Это ж вискарь, не портвейн, – кивнул на бутылку Генка. – Тебе не хватит на сегодня?
– На сотку грина мажем?
– А и д-давай! – высунулся из-за плеча Жеки Санек. На его лице блуждало благостное выражение пьяного в доску русского человека. – Д-д-давай… на сотку… ик!
– Слышь, Санек, – ласково сказал Генка. – Ты, по ходу, за два года у хозяина забыл, как этот динозавр ханку жрет? Мне Андрюха недавно рассказывал. Так я тебе напомню…
– А ты, братуха, по ходу, забыл, что в чужие базары лезть тоже не тема, – наставительно произнес Жека, сворачивая пробку с бутылки. – Ну чо, Санек, мажем?
– М-мажем, – энергично махнул головой Санек.
Видимо, движение оказалось для него непосильным.
Он проехал щекой по плечу Папы, стек в кресло и тут же заснул.
– Идет! – сказал Жека, запрокинул голову и поднес ко рту бутылку.
«Пацаны» завороженно смотрели, как коричневая жидкость, булькая, вливается в глотку Папы.
– Монстр… Не глотая. Как в унитаз вылил! – восхищенно прошептал Генка над ухом Виктора.
Жека отбросил в сторону пустую бутылку.
– Я те дам унитаз, – сказал он и шумно выдохнул, забрызгав слюной Виктора с Генкой. – Я те хаер-то…
И упал в кресло рядом с Саньком.
От падения столь значительной массы безвольное тело Санька качнулось в сторону отрубившегося Папы. Благостная физиономия, чавкнув, умостилась на необъятном плече Жеки, а изо рта счастливо «откинувшегося» братка на плечо Папы стекла тонкая струйка прозрачной слюны.
– Все равно с Санька сотка, – глубокомысленно изрек Генка, утирая бледное от природы лицо тыльной стороной ладони. – И хрен он отбрешется завтра, что бухой был и ничего не помнил.
Где-то впереди слышался мощный храп Андрюхи.
Между креслами осторожно, бочком, опасаясь быть вновь ущипнутой за какую-нибудь из заманчивых выпуклостей, прокралась стюардесса.
– Кушать будете? – робко спросила она.
Генка прицелился было цапнуть стюардессу за ягодицу, но тянуться было лениво. Взвесив, что ценнее – щип или комфорт, – он выбрал второе.
– Спасибо, милая, мы уже накушамшись, – изрек Генка, гладя масленым взглядом стюардессину попу. – Ну и булки у тебя…
Выщипанные бровки приподнялись кверху.
– Вам булку принести?
– Да нет… благодарю, милая, уже. Хотя…
В замутненном алкогольными парами Генкином мозгу, похоже, родилась идея.
– А помоги-ка мне, дорогая моя, кресло назад откинуть, – сказал Генка тоном эзоповского лиса, провоцирующего ворону на крайне необдуманный шаг.
– А там кнопочка, – сказала умудренная жизнью стюардесса, показывая пальчиком на подлокотник кресла. – Нажмите.
– Я вот что-то… никак, – закряхтел Генка, шаря рукой по подлокотнику.
– Да-да, вот там.
– Бог мой, да где же она?
– Ну… ну я сейчас.
Профессионализм победил.
Стюардесса перегнулась через Виктора, обдав его ароматом недорогих духов, смешанным с жаром молодого, крепкого тела, и…
– Ой!!!
Цель была достигнута. Генка удовлетворенно откинулся в кресле.
– Спасибо, милая, – устало изрек он. – Уважила.
– Как же вам не стыдно!!!
Стюардесса резво перебралась на исходную, выпрямилась, одернула юбку. Бровки нахмурены, губки поджаты, глазки молнии мечут из-под накладных ресниц.
– Еще что-нибудь?! – бросила с вызовом.
Генка хмыкнул.
– Солнышко, не провоцируй. Я ж живой человек. И даже бывший интеллигент и джентльмен. Но если способ, которым я обычно выражаю свою симпатию лицам противоположного пола, не показался тебе вульгарным, я был бы крайне признателен, если б ты оставила мне свой телефон.
– Вам больше ничего не нужно?!
«Еще немного – и она об его голову бутылку разобьет. Благо их тут до фига», – подумал Виктор.
– Иди, милая, – устало махнул рукой Генка. – Программа-минимум выполнена. А на большее я пока не способен. Так что пора на боковую.
Виктор ничего не имел против.
* * *– Дамы и господа. Самолет идет на посадку. Пожалуйста, пристегните ремни и проследите, чтобы спинка вашего кресла находилась в вертикальном положении, а столик был закрыт и закреплен.
Мягкий, но настойчивый женский голос лился откуда-то сверху.
– Какие, на хрен, ремни? – проворчал Виктор, протирая глаза и пытаясь сообразить, где это он сейчас находится.
Ломило все, что выше шеи, – виски, лоб, затылок, словно внутри головы был не мозг, а маленький осьминог, который изо всех сил упирался в стенки черепа всеми своими конечностями, пытаясь проломить себе выход и выбраться наружу.
– Пристегнитесь, пожалуйста.
В голосе склонившейся над Виктором стюардессы слышалось сочувствие. Виктор кивнул, охнул, схватился за голову и в позе роденовского мыслителя свободной рукой принялся нащупывать ремень.
Видимо, сочувствие стюардессы, за время рейса неоднократно ущипленной и похлопанной по всем выпуклостям, было безграничным. Она снова перегнулась через Виктора и быстрым движением засунула в нагрудный карман куртки сопящего во сне Генки клочок бумаги. После чего аккуратно похлопала его по плечу.
– Пристегнитесь, пожалуйста, – повторила она. Правда, в этом «пристегнитесь» сочувствия было гораздо больше, нежели в том, что было адресовано Виктору.
Генка не реагировал. Тогда стюардесса одним грациозным движением выудила ремень и застегнула его на обмякшем Генкином теле. Сильно заинтересованному в происходящем зрителю могло показаться, что тем же движением Генка был еще и слегка поглажен
