Чего можно ожидать от страны, создавшей и выносящей такое общественное устройство, где надо солгать, чтобы сказать правду, надо поступить беззаконно, чтобы поступить справедливо, надо пройти всю процедуру обманов и мерзостей, чтобы добиться необходимого, законного!
Письмо И. С. Аксакова к родителям (1855).[322]
Я вообще того убеждения, что не воскреснет ни русский, ни славянский мир, не обретет цельности и свободы, пока не совершится внутренней реформы в самой церкви, пока церковь будет пребывать в такой мертвенности, которая не есть дело случая, а законный плод какого-нибудь органического недостатка… По плоду узнается дерево; право, мы сто́им того, чтобы Бог открыл истину православия Западу, а Восточный мир, не давший плода, бросил в огонь!
Письмо И. С. Аксакова к брату К. С. Аксакову (1856).[323]
Вид дворянского сословия производит на меня действие раздражающее: ограниченность и узкость взглядов, невежество, привязанность к незаконному своему праву, отсутствие других двигателей, кроме интереса, барство и дармоедство, отсталость понятий. Я пробовал поднимать вопрос об эманципации. Куда! Так на дыбы и становятся.
Письмо И. С. Аксакова к родителям (1856).[324]
Издали Россия представляется такою сплошною массою безобразия, что здорового ядра под этой толстою корою и не видно.
Письмо И. С. Аксакова к семье из Мюнхена (1860).[325]
У нас нет ни настойчивости, ни этого немецкого Ausdauer, составляющего великую силу. В народе нашем оно имеет чисто пассивный характер, хотя существует. Я это знаю и сам по себе. Мы охотнее пойдем в мученики, в угнетенные и гонимые, чем станем бороться скучною, продолжительною, мелкою борьбою. Мы предпочтем любое страдание ежедневной работе, всему, что требует дисциплины, постоянства и выдержки! – Нет никакого сомнения, что немцы ограниченнее нас, славян, мы несравненно талантливее – но зато немец ушел вглубь, а мы расплываемся в нашей широте, но зато немец на свой талант приобрел 500 процентов, а мы на свои сто талантов не приобрели ни одного, а зарыли их в землю. В сознании своего превосходства мы оправдываем себя обыкновенно широкостью своей натуры. Но это не совсем справедливо, и положительные достоинства немцев нельзя выводить только из их ограниченности духовной.
<…>
…русские дамы вообще несравненно грациознее и очаровательнее, и когда являются сюда, то, по сознанию всех немцев, совершенно затмевают не только немок среднего сословия, но и немок аристократического круга, принцесс и королев, хотя, разумеется, только по внешности. И всё-таки, как я ни убеждаюсь умом в истинном нравственном достоинстве немцев, – всё-таки мне тесно и душно с ними; немцу непонятны эти наши: была не была, жизнь – копейка, трын-трава, хоть трава не расти, куда ни шло, как-нибудь и т. д., всё это, что выражает чувство какой-то силы (может быть, и мнимой), широты и свободы. Но со всем этим трудно подвигаться вперед и вообще нести бремя и делать дело жизни. С этим не напишешь, как недавно здесь один молодой немец двадцати четырех лет, целое сочинение «Об эфиопском языке и о родственных с ним наречиях». Почтенно и в то же время как-то противно: придет же в голову заниматься эфиопским наречием! А между тем, его дело – заслуга перед всем человечеством!
Письмо И. С. Аксакова к семье из Мюнхена (1860).[326]
Разве русский крестьянин – не нравственное лицо? Самое нравственное во всем мире.
К. С. Аксаков. О драме г-на Писемского «Горькая судьбина».[327]
Русскому человечку, с его высшим требованием внутренней свободы, противно все условное, формальное, неискреннее, искусственное, натянутое или поставленное на ходули. Чувство лжи, неправды, заключающейся в условном явлении, до такой степени в нем чутко, что всякое подобное явление сейчас поднимается им на смех и мгновенно становится пошлостью. Эта черта живет не только в простом народе, но и в нашем образованном обществе.[328]
Если мы сличим нашу историю с историей западных государств, то ход нашего исторического развития представится нам в совершенно обратном направлении. Везде народы идут от стеснения, рабства и неволи к свободе; везде история являет поступательное движение от умственной и духовной косности к деятельности мысли и духа, от зверской жестокости законов к законам кротким и человеколюбивым. Путь нашего развития иной. От денежных пеней и отсутствия телесных наказаний в Русской Правде мы приходим к страшным уголовным казням Соборного уложения при царе Алексее Михайловиче; от свободы крестьян к крепостному праву; от вольного и шумного голоса народа на вечах, от степенного голоса Земли на земских соборах к мрачной тишине и безгласности русского народа в XVIII и в первой половине XIX века; от земской жизни, от земского участия в делах государственных – к мертвому бездействию.
Какая же причина такого странного обратного прогресса?
Та, между прочим, что между Государством и Землею не было той среды, которую мы называем обществом и которая – независимою духовною деятельностью народного самосознания – могла бы придать силу земской стихии и сдержать напор государственного начала: в течение восьми веков не создалось у нас ни училищ, ни литературы, и грех нашего всенародного невежества, нашего нравственного и умственного бездействия дал временную победу стихии деятельной, но чуждой нашей народности…[329]
В том-то и беда, что у нас нет ни ясной цели, которая бы соединила всех в единодушном стремлении, ни нравственной почвы под ногами, на которой мы бы могли утвердиться; что нам тяжела всякая работа мысли, всякий упорный, долгий, медленный, чуждый блеска и треска нравственный подвиг; что мы хотели бы, как по рельсам, докатиться без труда с полным удобством и комфортом в обетованную область общественной жизни и свободы![330]
Нам нечем превозноситься и славиться. Итог нашего тысячелетия скуден благими даяниями человечеству; нам не на что указать, в чем бы плодотворно проявилось наше историческое призвание в семье народов. Мы слышим в себе присутствие сил и талантов, но силы наши служили до сих пор только внешнему сложению государства, а на таланты наши, обильно отпущенные нам от Бога, не принесли мы ни единого
