Изо всех животных, способных в акклиматизации, человек, как известно, есть самое удобное животное и акклиматизируется всего послушнее и легче; но из различных экземпляров человеческой породы, бесспорно, самое видное, почетное и первое место в этом отношении принадлежит российским людям, то есть российской публике, российским образованным классам, но, конечно, не русскому простому народу. Это исключение просим подразумевать везде, где в нашем письме говорится об России и русских. Поселится ли русский человек, например, в Англии – не только делается он тотчас англоманом по убеждениям, образу мыслей и складу ума (это уже чисто дело головы), но и начинает чувствовать как англичанин: и желудок у него становится английский, и передние зубы как-то вырастают и стискиваются совершенно по-английски. Зато лучшей для него награды и быть не может, как услышать отзыв, что «он – англичанин, совсем как есть англичанин!». Посетите русского во Франции, в Париже – и откуда ни возьмись, даже у воспитанника духовной семинарии являются и быстрота говора и парижское произношение буквы р, как рр, и парижская певучесть речи, и французская вертлявость, и французская любезность, и мастерство французских фраз: француз, совершенный француз! Если в конце прошлого века Фон-Визин серьезно обижался дерзостью комплимента, которым французы обыкновенно приветствовали русского путешественника: Mais, monsieur, vous n’avez pas l’air russe du tout[332], – то русские путешественники XIX века уже совершенно не похожи на чудака Фон-Визина, и то, что поражало тогда француза, теперь уже сделалось совершенно нормальным и законным.
<…>
Европа мало знала русских до последней Восточной войны; она их боялась и ненавидела. С того же времени, как русские нахлынули на Европу и наводнили ее собою, Европа узнала их покороче, и результатом этого близкого знакомства вышло глубочайшее и всесовершеннейшее презрение. Это презрение вполне заслужено русскими путешественниками, и Европу нечего винить за то, что она считает их представителями всей русской нации, интеллигенциею русского народа! Европе неведомо, в каком обратном отношении находится русское «образованное» общество к русскому народу, она не исследовала всей нашей внутренней, домашней истории и потому имеет полное право заключать по нашим путешественникам и о всей нашей стране, а эти последние, как уже было сказано, способны были до сих пор возбуждать только презрение. И это презрение вызывается не варварством, не невежеством (путешественники не уступают своим образованием большинству французов), не внешним неряшеством одежды и уклонением от моды (русские одеваются лучше всех за границей и отступать от моды не смеют), не какими-либо особенными темными действиями, а именно безличностью, безнародностью, или вернее: с одной стороны, душевным холопством, трусостью перед чужим мнением, ложным стыдом, вечною заботою походить во всем на иностранцев, низким искательством у иностранцев похвалы или милостивой улыбки, угодничеством, отсутствием всякой самостоятельности в мнениях и убеждениях; с другой стороны – чванством, хвастовством самым суетным, самого низкого качества, тщеславною расточительностью и – барством, нисколько не величественным, а пошлым, пошлым до невыразительности! Разумеется, мы говорим про большинство; есть и тут почтенные исключения.
Впрочем, говоря вообще, что́ же и явили мы Европе, за что́ бы ей следовало уважать нас? Какую мысль, какое знание, какое открытие? Чем дарит Европу Россия? Да только балетными танцовщицами! Если не головою, так ногами мы действительно взяли! Зато как и услаждается национальное самолюбие русских патриотов при виде восторга, в который впадают иностранцы от искусства русских танцовщиц. Поблагодарим этих единственных представительниц русского народа, вызывающих сочувствие Европы! Quels jarrets, quels mollets[333], восклицают французы, и с какой гордостию слышит эти возгласы русское ухо!
Русские за границей – это мольеровский bourgeois gentil-homme[334], мещане во дворянстве. Подобно тому как последние стыдятся своей родни и отрекаются от своего происхождения, так и русские спешат осудить вслух иностранцам всё русское, унижаясь, просят извинения для грубой народности русской и восхваляют всё заграничное! Где нет русских путешественников! По официальным данным, приведенным в одной из статей октябрьской книжки «Русского вестника», оказывается, что в 1860 году отправилось за границу 275 582 человека. Страшная цифра! Какая местность необъятной России не выслала сюда своих представителей! Уржум, Белебей, Стерлитамак, все уезды Оренбургской, Казанской, Вятской губерний потянулись в Париж, в Дрезден, в Баден! Помещики и помещицы, до старости лет дожившие в своих деревнях на сытном хлебе, в барском неглиже, халатах, капотах и беличьих тулупах; потревоженные, как стая диких уток выстрелом охотника, отменою крепостного права, поднялись стаей и опустились на Европу. Можно было думать, что вот они-то, по крайней мере, явят иностранцам что-нибудь свое, оригинальное, – хотя бы и уродливое, – ничуть не бывало! Они действительно очень оригинальны за границей, но не самостоятельностью, а преизбытком душевного раболепства перед иностранцами вообще, перед французами в особенности.
Смотришь и не веришь: какая-нибудь мамадышская барыня, весь свой век солившая грибы и расправлявшаяся по-барски с мужиками, побывав в Париже, уж и жить-то не может без Парижа, – и замечательно, что чем отдаленнее край России от Москвы или Петербурга, тем сильнее тянет помещика оттуда – именно в Париж.
275 тыс. русских! Что внесли они нового в Европу? Какой новый элемент общественной жизни? Познакомили ли хоть с Россией? Познакомили действительно – с ее недугом, с полною деморализацией русского общества в смысле политическом и общественном, с его отчуждением от русской народности, с его духовною зависимостью от европейского общественного мнения. Вспомним слова Генесси и других ораторов в английском парламенте о трусости русской в этом отношении и о том, что русские пуще всего боятся невыгодной для себя огласки в Европе! Мы хотели бы забыть, да к несчастью помним
