Этих психов немцы использовали против поляков в западной части Галиции, в Югославии против партизан Тито, даже во Франции. Слово «Галичина» наводило ужас в этих местах.
Но только не в Красной армии, бойцы которой всякого дерьма повидали. В конце июля сорок четвертого года под Бродами – это Львовская область – дивизия потерпела сокрушительное поражение, была уничтожена фактически полностью. Лишь какие-то крохи просочились через окружение.
Но самое смешное состояло в том, что через пару недель дивизия в полном составе снова рвалась в бой. От добровольцев отбоя не было.
Из соседнего помещения высунулась Настя, поманила командира пальцем. Она и Гальперин тоже проводили беседы такого рода. Глаза у женщины горели, значит, стоило подойти.
В комнате сидел пожилой поляк, походивший на основательно высохшую мумию. Рот, глаза, нос – все запало глубоко в череп, навевало ассоциации с ожившим мертвецом. Но с голосом у человека все было в порядке. Мужчина моргал, на серых щеках блестели слезы.
– Пан Себастьян Ахтуба, – представила его Настя. – Житель села Бержец. В ту страшную ночь он потерял все.
– Да у меня всего и не было никогда, – пробормотал мужчина. – Лишь пара сыновей, дом да жена. – Чувство юмора у поляка было какое-то жутковатое, но с головой он вроде вполне ладил.
– Польские партизаны подобрали его в лесу, сильно изрезанного, – сообщил Гальперин. – Месяц держали в отряде некоего пана Золотовского, выходили. Он там пригодился. Хорошо знает русский, украинский.
– Преподавал в прошлой жизни в львовском технологическом, – проскрипел мужчина. – Как безобразия начались, бросил работу, решил перебраться с семьей в село к родственникам. Вот и перебрался. А ведь мне казалось, что там нас никто не тронет.
– Опустите часть рассказа о вашем прошлом, пан Себастьян, – попросила Настя. – Повторите про позавчерашний день.
– Да, я понял, – сказал мужчина.
Он был не старый, но производил впечатление чего-то древнего, доисторического.
– Мне уже поздно чего-то бояться, нет смысла, все потеряно. В Роснах я живу, приехал три недели назад, хочу останки своих родных найти, похоронить и умереть здесь же. В Росны в сорок третьем убежали те поляки, которые выжили. Они считали, что это село Армия Крайова бережет. Там живет родня многих партизан. Только вот уже не было в Роснах никакой родни. Ее давно вывезли оттуда. Подставили нас, никто на помощь не пришел. Бандеровцы всех поубивали к чертовой матери. Орали: «Смерть ляхам! Слава Украине!» У них там даже фотограф был. Они красовались перед ним на фоне трупов, видать, для агитационного издания. Горбацевич там был, а с ним его прихвостень Кишко. Тоже фотографировались.
– С чего вы решили, что это Горбацевич? – осведомился Шелест.
– Да как вам сказать, молодой человек. – Ахтуба усмехнулся. – Если к кому-то обращаются «пан Горбацевич», то скорее всего это и есть пан Горбацевич. А если кричат: «Эй, Кишко», то… ну, вы понимаете. Горбацевич и полосовал меня саблей. Уж не знаю, где он ее достал, кривая такая, казацкая. Я навсегда его глаза запомнил, такие насмешливые, злые, алчные до крови. Позавчера я эти же глаза увидел. Вышла компания из леса да сразу к сельсовету двинулась. В простые дома они заходить не стали. Оттого и живой тут сижу. Председатель через окно в задний двор сиганул и тикать за околицу. Погнались за ним. Уж не знаю, догнали ли, но в село не вернулись. Наверное, догнали. Ведь его тоже не видно. Неделю проработал, счастливчик, иные и такой срок не выдерживали. Но дело не в том. Когда они по улице шли, я те самые знакомые глаза увидел. Божьей Матерью клянусь, они и есть! – Мужчина содрогнулся. – Это Горбацевич, точно. Но внешность у него другая.
– Это как? – спросил Шелест.
– Нет, поймите правильно, я не сумасшедший, в волшебство не верю. Думаю, граната рядом взорвалась, рожу ему осколками посекло. Она у него была видная, запоминающаяся, а теперь вся правая часть лица в складках и шрамах. Еще борода. Да и согнуло его как-то, прихрамывает, заметное усилие прикладывает, чтобы ноги переставлять. Вот и получается, что одни глаза остались, по которым можно признать. Он командовал отрядом. Помощник Кишко при нем подпрыгивал. Ухмылка похабная, маленький, башка круглая, глазки узенькие.
– Вы готовы поручиться, что это Горбацевич, пан Себастьян? – спросил Шелест и переглянулся со своими сотрудниками.
– Я вам больше скажу, господа офицеры. У них в Росомаче базовый лагерь. На слух пока не жалуюсь. Они болтали о своем, когда мимо проходили. А я спрятался в бурьяне. «Эту сволоту Лапцевича не стрелять, – проговорил на ходу Горбацевич. – Он знает всех активистов, которые прибыли с ним из Горловки. Отведем на базу, изложит весь список, тогда и в расход». А Кишко присвистнул. Мол, ни хрена себе, такой крюк до Росомача. Тащи его на себе!.. Я дальше слушать не стал, в лес перебрался, чтобы отсидеться.
– Большое спасибо, пан Ахтуба, – с чувством поблагодарил Стас. – Ваша наблюдательность нам очень помогла. Наши сотрудники отвезут вас обратно в село.
Улица Буговая оказалась не самой благоустроенной в городе. Восточная окраина, благоухающая свалка. Дома заваливались в землю, заборы полегли, как пехотинцы под картечью. С их ролью справлялись заросли акации и шиповника.
На стук открыла пожилая женщина с печальными глазами. Шелест показал ей корочки. Она лишь молча пожала плечами.
– Владимир Кондратьев здесь живет? – без особого нажима поинтересовался Станислав.
– Живет, – сказала женщина, вздохнула и махнула рукой. – Если это жизнь. Проходите в дальнюю комнату. Только сильно Володе не докучайте, приболел он горлом. У окна открытого сидел.
– А вы ему?..
– Да тетка, кто же еще. – Она уволоклась на кухню, сильно прихрамывая.
Комната не отличалась изысканным убранством. Стол, заваленный непонятно чем, странная подставка у окна, кровать. Под ней тележка, похожая на маленький поддон для кирпичей, с колесами и ремнями.
Бледный мужчина с засаленными волосами лежал под одеялом и читал какую-то потрепанную книжонку. Он положил ее на тумбочку и устремил на посетителей равнодушный взгляд.
– Ого, и женщина с вами. Эх, какая красивая!..
– Вы Владимир Кондратьев?
