— Вы действительно хотите искупить свою вину перед Родиной? — Алексей испытующе посмотрел на перебежчика.
Тот закивал, сделал умоляющее лицо.
— Хорошо, Глеб Максимович. Возможно, вы не совсем потеряны для нашего общества. Мы предоставим вам возможность загладить свою вину. Этой ночью спать вы не будете. Вам выдадут бумагу, карандаши, и вы подробно, без вранья, опишите все, что видели в этой школе. Руководство, преподаватели, курсанты. Имена, фамилии, приметы, в том числе особые. Какие группы куда направлялись, достижения и неудачи выпускников. И так далее. Вы же неглупый человек, представляете, что интересует советскую контрразведку? Изложите все, что вы знаете о бароне фон Кляйсте. Как выглядит, где живет и тому подобное. Не спешите, составьте план. Ночь длинная, все успеете. Я распоряжусь. Завтра вам дадут выспаться. Приступите через полчаса. А пока посидите в соседнем помещении. Часовой!
В коридоре послышался топот, всунулась знакомая физиономия.
— Задержанного в соседнюю комнату! — распорядился Алексей. — Держать, пока не прикажу вернуть. Сколько вас там?
— Четверо, товарищ капитан.
— Вызови начкара, пусть усилит охрану. С Гуляева глаз не спускать. Рукам воли не давать. Двое пусть останутся в коридоре. Доставить второго задержанного.
— Слушаюсь, товарищ капитан!
Через пять минут конвоир втолкнул в комнату Лизгуна, несостоявшегося капитана Знаменского. Он выглядел не лучше Гуляева. К этому парню правило «без рукоприкладства» не относилось. Физиономия его опухла, глаза воспалились. Он смотрел со злостью, хотя и не пытался вырваться. Руки, связанные за спиной, все равно не позволили бы ему это сделать. Лизгун стоял, покачиваясь, посреди комнаты, таращился щелочками глаз.
— Орел! — одобрительно заметил Левторович. — Он что у вас там, парни, мордой о стенку бьется?
— Виноваты, товарищ лейтенант! — заявил конвойный. — Хамить изволил. Пришлось объяснить, что нельзя этого делать.
— Ладно, свободен, — сказал Саблин. — Ждите в коридоре.
Недолгое время он задумчиво созерцал диверсанта, потом поманил его и спросил:
— Раскаялись, господин Лизгун? Пересмотрели свое поведение и готовы сотрудничать с великодушной Советской властью?
— Знаю, какие вы великодушные, — прохрипел Лизгун. — Сначала запытаете невинного до полусмерти, заставите сознаться в том, чего он не делал.
— Про невиновного — это сильно, — не сдержался Казначеев. — Товарищ капитан, можно я ему в морду дам? Для разогрева, так сказать.
— Замерз? — осведомился на него Алексей. — Напрасно вы так, господин Лизгун. Можете, конечно, встать в позу. Тогда расстрел неминуем уже сегодня. Допускаю, вы не очень привечаете власть большевиков. В конце концов, это ваше право. Но стоит ли умирать за бесноватого фюрера? Самому-то не смешно? Вы идиот?
— Чего вы хотите? — Лизгун шаткой поступью приблизился к столу.
— Хорошенько посмотрите на эти фотографии. Если узнаете кого-то, то это пойдет вам в плюс.
Диверсант скептически пожевал губу, нагнулся над столом, стал скользить воспаленными глазами по некачественным снимкам.
Алексей без отрыва на него смотрел. Видит бог, узнай кого Лизгун, капитан понял бы это.
— Не знаю никого, — сказал Лизгун. — Это же ваши все.
— Внимательно посмотрите. Возможно, один из этих людей имеет отношение к вашей школе.
— Не вижу такого, — проскрипел Лизгун.
Этот гаденыш не врал! Он действительно не знал. Да и какой ему резон сейчас брехать? Надо очки набирать, чтобы злые контрразведчики не пристрелили его в подвале.
Капитан украдкой переглянулся со своими подчиненными. Вся компания не скрывала разочарования. Хотели, не утруждаясь, выполнить поставленную задачу? А придется, черт возьми, поработать. Да не тем, чем всегда, а головой!
— Часовой, введите первого задержанного!
Арестанты исподлобья разглядывали друг друга. Ничто не дрогнуло в их пасмурных изможденных лицах.
— Что скажете? — непонятно к кому обратился Алексей. — На этот раз знакомое лицо?
— Да, я видел этого человека, — чуть помедлив, сообщил Гуляев. — Его трудно узнать, раньше он был не такой. Орал, сука, на своих же, руки распускал, мог по башке настучать за любую провинность. Лизгун его фамилия, гражданин капитан. Имени-отчества не знаю. Офицером был в РККА, пока в плен не сдался. Обучался по стандартной программе разведчика-диверсанта, был чем-то вроде старосты группы. Немцы назначили за проявленные рвение и усердие. Боялись его курсанты, злой он был, орать любил, по ногам палкой стучать. Проводил занятия по рукопашному бою, по стрельбе, помогал немецким преподавателям, с которыми общался по-свойски. Он в нашем блоке не появлялся, поэтому не могу о нем много рассказать, так, со стороны наблюдал. Но когда школа эвакуировалась, его и половины людей, с которыми он занимался, там не было. Кто-то мне сказал, что их уже в советский тыл забросили.
— Правильно сказали, — согласился Алексей. — А вы, Лизгун, узнаете этого человека?
— Да, наш он, — сказал диверсант, поморщился и отвернулся. — Лицо знакомое. Там много таких гавриков бегало. Все они присягу на верность фюреру принимали, божились до конца своих дней самоотверженно бороться с большевиками, защищать высокие ценности великой Германии. Так что вы особо его не слушайте. Мол, раскаялся, хочу искупить вину.
— Молчал бы, падла! — Гуляев побледнел, стиснул кулаки. — Это ты, сука, был идейный, Советы ненавидел, коммунистов презирал. Да еще сам по себе садист. В Красной армии таким поганцам, как ты, развернуться не давали. А я нормальный человек, для того и пошел к немцам, чтобы сразу к своим сбежать, как только случай подвернется.
— Все, достаточно! — Алексей захлопнул папку. — Почесали языками, и будет. Лизгуна в камеру! Гуляев — писать сочинение на вольную тему!
Глава 5
Офицер особого отдела взгромоздил локти на столешницу и неприязненно разглядывал посетителя.
Минуту назад из помещения выскочил бледный как смерть сержант Рабоче-крестьянской Красной армии и стрельнул у Алексея папиросу. В нормальном состоянии никакой боец такого не сделал бы. Негоже рядовому составу стрелять курево у офицеров. Но этот парень был жутко расстроен, плохо понимал, что делает. Саблин дал ему папиросу, сочувственно похлопал по плечу и проводил глазами.
На столе у особиста лежал чистый бланк рапорта. Офицер еще не приложил к нему руку.
Процесс представления произошел. Два капитана без особой симпатии разглядывали друг друга.
— В чем провинился этот несчастный, Георгий Свиридович? — кивнул Алексей на дверь. — Он вылетел от вас как пуля. Рискну предположить, что вы не представили его к награде за мужество и героизм, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками.
— Я только выполняю свои обязанности, — процедил Вахновский. — В них входит выявление неблагонадежных элементов в солдатской и офицерской среде. Сержант Сушков скрыл, что его отец, крестьянин Тамбовской губернии, участвовал в антоновском мятеже двадцать первого года. Кулак, сельский эксплуататор. Вы понимаете, о чем я? Он был убит в ходе подавления мятежа. Мать сослали в Сибирь, где она и родила этого парня. Она через год скончалась, и будущий сержант Сушков воспитывался в детдоме.
— Я тоже воспитывался в детдоме, — заявил Алексей. — При этом не имею никакой информации о том, кто были мои родители. Они тоже могли являться эксплуататорами трудового народа, поддерживать белое движение, Антанту и тому подобное. Происхождение моей фамилии мне неизвестно. Ее
