Она недоверчиво посмотрела на него и сказала:
– Спасибо, Вадим. Будет хоть какая-то определенность. Знаете, почему-то я верю вам. Мне кажется, что вы не такой, как другие. Но я могу, конечно, ошибаться, принять за реальность ваше напускное сочувствие и желание помочь. – Она смутилась и отвернулась.
Ему самое время было возразить, но он молчал.
«Вдруг мои опасения оправданны и этот капитан – обычный пустобрех? Когда все закончится, именно он будет первым, кто призовет к суровому ответу весь коллектив музея, посмевший сотрудничать с немцами?» – раздумывала Юля.
– Вы прожили в оккупации больше двух лет, – сказал Вадим. – Как так получилось?
– А куда мне было деться? – Девушка с надрывом засмеялась. – Полуостров Крым – та же самая подводная лодка. Нарубить деревьев, связать плот и уплыть на нем? Наверное, я слишком ответственная, не могла бросить Шабалдина и музей, до последнего выполняла свои профессиональные обязанности так, как их представляла. У меня нет родителей. Аркадий Петрович стал мне за отца, квартирка на Грибоедова – домом. Я влюбилась в Крым, когда приехала сюда в начале сорок первого. Не надо мне Москвы и Ленинграда. Пришла во дворец в свой первый рабочий день и обомлела.
«Да уж, девушка явно не пролетарских кровей», – подумал Вадим.
– Ходила по залам, разглядывала картины и вдруг отчетливо поняла, что здесь мое призвание и ничего другого не будет. Когда пришли немцы, мы уже приготовились к расстрелу. Но нет, обошлось. Всех собрал так называемый бургомистр Сидор Караваев. Он переметнулся к немцам, а до войны работал в горисполкоме по хозяйственной части. Дескать, германское командование оказывает вам невиданную честь. Музей должен работать. Штат сокращается, каждому придется трудиться за троих. У всех будут пропуска, надежные охранные документы, стабильная зарплата и даже социальные льготы. Взамен германское командование требует добросовестной работы на благо рейха. Аркадий Петрович молодец. Он выбил для нас документы, аналогичные тем, что получали фольксдойче – этнические немцы, проживающие на оккупированных территориях. То есть нас теоретически не могли схватить, бросить в лагерь, расстрелять без причины, подвергнуть на улице насилию. Документы с особой меткой, понимаете?
– Да, я видел, как вас патруль на Весенней чуть не оприходовал, – сказал Вадим и усмехнулся. – Простите.
– Это они недавно такие стали. Понимают, что развязка близко, бесятся, перестают подчиняться начальству. Если вы думаете, что у меня имелся покровитель, то глубоко ошибаетесь. Никого нет. Я скорее умру, чем закручу интрижку с немецким офицером, пусть он даже образец высокой морали, гуманист и интеллигент в пятом поколении. Несколько раз я попадала в неприятные ситуации, но обходилось. Немцы зазывали меня на банкеты, торжественные мероприятия. Я тоже старалась отвиливать. Не скажу, что ко мне относились очень плохо.
– Тогда вам не в чем их упрекнуть, – вырвалось у Вадима.
– Они приставали, заигрывали, расточали намеки и предложения. Я ссылалась на застарелый фамильный туберкулез, на запущенный педикулез. Мне крайне не хотелось бы заразить господ офицеров. – Она тихо засмеялась. – Не поверите, в большинстве случаев это работало. Фашисты пятились от меня так, словно я была заминирована. Мне приходилось носить бесформенную одежду и страшные ботинки. Волосы я мыла только по большим праздникам, завязывала в узел.
Почему он вдруг стал ее внимательно слушать? Не любил Сиротин подобные душещипательные истории. Они имеются у каждого бойца и мирного жителя, попавшего в жернова войны.
Девушка тихо повествовала о том, как жила в оккупации.
8 ноября 1941 года на Южный берег Крыма пришли немцы. С ними вылезла всякая пена. Полицейские подразделения едва не превышали по численности немецкие боевые части. Откуда столько недовольных советской властью, трусов, предателей трудового народа, недобитого кулачья и пособников буржуазии?
Оккупанты тут же приступили к «окончательному решению еврейского вопроса». На третий день полицаи забрали Яшу Гринберга, не пожелавшего убыть в эвакуацию. Они бросили его в машину и увезли. Он шутил напоследок. Мол, я скоро вернусь, надоем еще своим нытьем.
Наутро бледный Репнин сообщил, что видел своими глазами, как Яшу, его больных родителей и еще три десятка евреев полицаи расстреляли в овраге за улицей Рассветной.
Казни продолжались несколько дней. Видимо, оккупанты выполняли план, спущенный им сверху. Потом они свезли трудоспособных евреев в гетто под Магарачем. Их заставляли работать. Каждую неделю кого-нибудь расстреливали.
Лагерь для военнопленных располагался на Боткинской улице. Тысячи советских солдат сидели за колючкой, умирали от голода и холода. Несколько раз Юля с подружками туда пробиралась, перебрасывала через колючку хлеб.
Охрана была из местных полицаев, стреляла без предупреждения. Приходилось увертываться, скатываться в овраг.
Полицаи проявляли бдительность. Если пленный припрятывал еду, брошенную ему, они выдергивали его из толпы и избивали до полусмерти ножками от стульев. Данное оружие почему-то было весьма популярно у этих сволочей.
Люди продолжали жить в своих домах, но под строгим контролем. По квартирам и участкам ходили специальные уполномоченные из местных жителей, все вынюхивали, высматривали, зачитывали постановления, издаваемые оккупационными властями.
В городе действовал комендантский час. Вечером и ночью патрули могли расстрелять любого человека, вышедшего на улицу без пропуска.
Люди голодали. Продуктов не хватало, все шло на нужды армии и полиции.
– Ели зеленуху – это такая черноморская рыбка, – рассказывала Юля. – Подростки ловили, подкармливали нас. Однажды добыли килограммов пятнадцать сухой кукурузы в початках, выменяли на старую одежду. Радости было немерено. Пинцетами выковыривали зерна, мололи в муку, потом варили ее с солью и жарили лепешки на сухой сковородке, чтобы какой-то вкус получался. Немцы с полицаями сперва не очень лютовали, призывали строить новую Россию без тиранов-большевиков. Звали на работу, требовали доносить на знакомых и соседей по первому подозрению в связях с подпольщиками. Даже танцы в городском клубе несколько раз устраивались. Они как-то смешно выглядели, проходили под прицелом автоматчиков. Однажды пацанов поймали. Забрались дураки ночью на почту, разворошили посылки, которые немцам приходили из Германии. Они загрузили съестное в мешок, а когда выбирались, на часовых с собаками нарвались. Их расстреляли на городской площади, чтобы другим неповадно было воровать. Родители в истерике бились, полицаи хохотали, руки им скручивали.
