Отросток Шляпника отчасти похож на громадный гриб на длинной ножке и на крабий глаз на выдвижном стебельке… А еще на громадный, с грейпфрут размером, ограненный самоцвет, намертво сросшийся с ножкой-основанием.
Полковник Антипин, возглавивший Виварий после известных событий на Садовой, и его заместитель полковник Сало дорого бы дали, чтобы непосредственно изучить этот загадочный орган. По крайней мере Питеру Пэну за доставку «того, что Шляпник носит на голове» полковники предлагали списать все его грехи и позволить начать биографию с чистого листа, а это немало, учитывая, сколько всего к тому времени Пэн успел натворить в России.
Полковник Антипин даже упомянул вскользь, что тело у Шляпника целиком и полностью не свое, а вся его личность (или вся душа, в бессмертие которой дядя Ваня не верит) заключена в этом наросте-самоцвете. Не знаю, сколько правды в тех словах, украшение на голове Шляпника – табу в разговорах с ним.
В любом случае этот свой орган дядя Ваня обнажает только в особо важных случаях. Например, при моей водной инициации в Апраксином дворе обнажил. А теперь выясняется, что гриб-глаз-самоцвет еще способен приманивать рыбу. Которой здесь нет… Многофункциональное устройство.
«Крабий глаз» начинает светиться собственным светом, багровым и очень неприятным. Меня предупреждали: лучше на него долго не смотреть, если нет желания заработать кучу проблем, начиная от легкой головной боли и заканчивая тяжелыми психическими расстройствами.
Я торопливо отвожу взгляд в сторону, на озеро, и – вот те раз! – вижу, как поплавок запрыгал по поверхности, пуская круги.
Подозрительно смотрю на Шляпника: трюк? подвох? С него станется, тот еще юморист.
Лицо дяди Вани бесстрастно, оно вообще не способно отражать эмоции. Зато тукан подался вперед, вытянулся в сторону озера и неотрывно наблюдает за поклевкой.
Выдав прощальный круг, поплавок тонет в Ю-жидкости. Удилище резко вздергивается вверх, изгибается крутой дугой. Леска натягивается струной, режет воду, то есть не воду, конечно…
На том конце лески бьется кто-то крупный, сильный. Интересно, что за существо приспособилось к существованию в Ю-жидкости… И чем оно питается? Для нас эта рыбка в гастрономическом смысле наверняка бесполезна, обитатели даже нормальных вод Зоны съедобны только друг для друга, вернее (какая между ними дружба?), для следующего звена в мутантской пищевой цепочке…
– Охренеть не встать, – произносит за спиной знакомый голос. – Не думала, что такое увижу.
Аделина… Ну и дела… Когда мы вернулись из Старой Ладоги, она тут же по-английски исчезла. Теперь вернулась. Неужели мне грозит опасность? Здесь, в Раю?!
– Не вякай под руку, – произносит тукан, и впервые в его голосе мне слышится человеческая эмоция: раздражение.
Обитатель озера постепенно поддается усилиям, его еще не видно, но поверхность колышется, бурунится. По размеру возмущений можно понять, что добыча незаурядная.
И мне впервые приходит в голову, люди-то как раз для зонных тварей съедобны, для водных в том числе, а уж обитающая в Ю-жидкости тварь тем более не должна быть привередлива во вкусах. Остается лишь надеяться, что Шляпник знает, что делает, а если не знает, то Аделина не промахнется.
Тварь, легка на помине, появляется у поверхности. Сквозь слой жидкости толком ее не разглядеть: что-то темное, большое, активно сопротивляющееся. Метра полтора в длину, пожалуй.
Если тварь так же смутно видит нас, как мы ее, – то сидящие на берегу ей явно не нравятся. Она удваивает усилия и снова уходит на глубину. Шляпник начинает все сначала – осторожно выводит на поверхность, отвоевывая леску сантиметр за сантиметром.
Второй подход удачнее. Ю-рыбина сражается за свободу уже не столь яростно, а когда оказывается на поверхности, почти без сопротивления позволяет подтянуть себя к берегу. Мне даже кажется, что размер ее стал меньше… Очевидно, в первый раз сыграл дурную шутку иной, чем у воды, коэффициент преломления.
Сачка у Шляпника нет, и помочь ему, подхватив добычу, мы с Аделиной не можем. Однако он не нуждается в помощи, волоком вытаскивает улов на берег.
Тварь черна, как уголь-антрацит, и тут же получает от меня наименование «черная рыба»: от рудиментов некоторых сталкерских привычек трудно избавиться – обнаружил в Зоне новую сущность, немедленно как-нибудь окрести ее.
Название не самое точное. Что-то от рыбы и вправду есть… Хвост с мощным плавником. Прочих внешних рыбьих признаков – спинных, брюшных и боковых плавников, жабр, чешуи – я не вижу.
Голова огромная, примерно на треть общего размера тела, и состоит в основном из пасти. На первый взгляд кажется, что этот объемистый хавальник забран решеткой, как у кита. Но существо распахивает пасть – и решетка распадается на два ряда зубов, острых, длинных, похожих на большие гвозди. А внутри, в глубине пасти, видны еще одни дополнительные челюсти с мощными треугольными клыками, напоминающими акульи.
– Отпустим? – спрашиваю я, мне не нравится соседство с «рыбой» и ее кусательно-жевательным агрегатом. Сейчас лежит смирно, только пасть разевает, но вдруг это лишь гнусное притворство?
– Ну вот еще, – возмущенно говорит тукан (подозреваю, что возмущенно). – Не для того я битый час ждал поклевки.
– Тогда надо бы пристроить ее куда-то… А у нас ни садка, ни бочки, ничего.
– И так справимся. Мелочь будем отпускать, а крупняк складывать в пробирку.
С интонациями тукана шутки получаются не смешные. К тому же эта старая, я ее где-то слышал, только речь тогда шла не о пробирке, а о майонезной банке.
Спрашиваю:
– Чем питается это чудо-юдо?
– Всем. Ну, то есть вообще всем. И все превращает в Ю-жидкость. Это отходы ее способа существования.
– Фу-у… – говорит над ухом Аделина. – Плавает в собственном дерьме… А что так ссохлась-то?
При обмене репликами я смотрел на тукана и Шляпника, но последние слова Аделины заставили перевести взгляд на «рыбу».
Что за дела… Со всеядной тварью произошло что-то непонятное.
В тропических морях водятся рыбы-ежи, нередко называемые рыбами-шарами. Знамениты они тем, что при опасности быстро увеличиваются в размерах, раздуваясь на манер воздушного шарика. Похожий процесс происходил с Ю-рыбиной, но с обратной направленностью. Она быстро уменьшалась в размерах, сократилась в длину почти вдвое, пасть уже не внушала прежнего опасливого почтения.
– Хе, хе, хе, – говорит тукан.
А Шляпник извлекает пресловутую пробирку из недр своего мятого смокинга (да, он всегда и везде ходит в смокинге, а под ним носит безразмерную застиранную тельняшку). Пробирка как пробирка – стеклянная, заткнутая пробкой.
С любопытством наблюдаю: неужели тварь уменьшится настолько, что действительно втиснется в пробирку?
Уменьшилась и втиснулась. В какой-то момент крючок стал слишком велик для сократившейся пасти и выпал. Затем Шляпник двумя пальцами поднял за хвост существо, не превышавшее размерами пиявку. А в пробирку отправилась вообще какая-то едва видимая козявка.
– Может, ей воды плеснуть? – предложил я. – Ну, в смысле, не воды, а в чем плавала…
– Не надо. Начнет расти, и очень
