По его жилам бежало возбуждение. Он думал, что будет здесь, в глуши, покрываться плесенью. Однако вот она, битва – битва за души мужчин и женщин, где на одной стороне зло, а на другой – он как Божий посланник.
Люди уже начали собираться. Он ощущал на себе их любопытство. Здесь пока не как в Москве, где люди жадно ловили его слова и ласкали его своими испуганными глазами. Пока не так.
Но будет так.
* * *Вася дернула плечом, жалея, что нельзя снять кокошник. Ради появления в церкви к этому тяжелому убору из ткани, дерева и самоцветов добавился еще и покров. Однако это и сравниться не могло с Анной, которая нарядилась как на праздник, повесив на шею усыпанный драгоценными камнями крест и унизав пальцы кольцами. Дуня только взглянула на госпожу и сразу начала тихо ворчать себе под нос насчет набожности и золотых волос. Даже Петр кинул на жену удивленный взгляд, однако он промолчал. Вася вошла в церковь следом за братьями, почесывая голову.
Женщины стояли слева от алтаря, перед иконой Богородицы, а мужчины справа, напротив Христа. Васе всегда хотелось стоять рядом с Алешей, чтобы во время службы можно было пихаться и толкаться. Ирина была такая маленькая, что ее пихать было не интересно – да и потом Анна всегда это замечала. Вася сцепила руки за спиной.
Алтарные врата раскрылись, и на амвон вышел священник. Шепотки прихожан стихли, и только какая-то девица хихикнула.
Церковь была маленькой, и казалось, будто отец Константин целиком ее заполнил. Золото его волос притягивало взгляды сильнее, чем драгоценности Анны. Голубые глаза пронзали присутствующих словно кинжалы, каждого по очереди. Он заговорил не сразу. Взволнованная тишина растекалась среди присутствующих как распространяется звук, и Вася заметила, что прислушивается, чтобы уловить их тихое заинтересованное дыхание.
– Благословенно царство, – возгласил, наконец, Константин, и его голос захлестнул их всех, – Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и вовеки веков!
Вася подумала, что он говорит совсем не похоже на отца Симеона, хотя слова литургии были теми же. Его голос напоминал гром, и в то же время он размещал каждый слог так же точно, как Дуня размещала стежки. Под его прикосновением слова оживали. Голос у него был глубоким словно весенняя река. Он говорил им о жизни и смерти, Боге и грехе. Он говорил о вещах, которых они не знали: о бесах, муках и соблазнах. Он оживлял все это перед их глазами, так что они покорялись Божьей воле и видели себя осужденными и низвергнутыми в ад.
Напевно читая молитвы, Константин притягивал внимание собравшихся к себе так, что они повторяли за ним слова, пребывая в туманном состоянии испуга и очарования. Он тянул их все дальше и дальше на гибком поводу своего голоса, пока их ответные голоса не стали срываться. Люди слушали словно дети, перепугавшиеся в грозу. И когда они оказались на грани истерики… или восторга… его голос смягчился.
– Помилуй и спаси нас, яко благ и человеколюбец.
Наступила тяжелая тишина. В этом молчании Константин воздел правую руку и благословил собравшихся.
Они расползались из церкви, словно лунатики, цепляясь друг за друга. Вася не могла понять, почему у Анны на лице написано возбуждение и ужас. Остальные казались ошеломленными или даже измученными, и в глазах их еще таились остатки испуганного восторга.
– Лешка! – позвала Вася, кидаясь к брату.
Когда он обернулся к ней, то оказался таким же бледным, как все остальные, и смотрел на нее словно издалека. Испугавшись его отсутствующего взгляда, она отвесила ему оплеуху. Алешка моментально пришел в себя и так толкнул ее, что она должна была бы плюхнуться на пыльную землю, однако Василиса была ловкая как белка и к тому же надела новый наряд. Она отскочила, устояла на ногах, и они застыли друг перед другом, сверкая глазами, тяжело дыша и сжимая кулаки.
Оба опомнились одновременно, рассмеялись, и Алеша сказал:
– Так это правда, Вася? Бесы вокруг нас, и нас ждут муки, если мы их не изгоним? Но черти… он говорил про чертей?.. А женщины всегда оставляют хлеб домовому. Какое Богу дело до этого?
– Что бы кто-то ни рассказывал, с чего нам выгонять наших домашних духов по слову какого-то там священника из Москвы? – огрызнулась Вася. – Мы всегда оставляли им хлеб с солью и воду, и Бог не гневался.
– Мы не голодали, – неуверенно проговорил Алеша. – И пожаров и болезней не было. Но, может, Бог ждет, чтобы мы умерли, чтобы наше наказание никогда не кончалось?
– О, господи, Лешка… – начала было Вася, но тут ее позвала Дуня: Анна задумала особо роскошную трапезу, так что Васе надо было раскатывать тесто и помешивать суп.
Они ели на улице – яйца, кашу, летнюю зелень, хлеб и мед. Обычная веселая суета притихла. Молодые крестьянки стояли кучками и перешептывались.
Константин задумчиво жевал и светился довольством. Петр хмурился и поворачивал голову из стороны в сторону, словно бык, почуявший опасность, но пока не заметивший волков, притаившихся в траве.
«Отец разбирается в диких зверях и разбойниках, – подумала Вася. – А с грехом и вечными муками сражаться нельзя».
Остальные взирали на священника с ужасом и жадным восхищением. Анна Ивановна сияла неуверенной радостью. Казалось, их пыл подхватывает Константина и несет его подобно резвому скакуну. Вася не знала, что в тишине, когда из церкви все разошлись, священник направил это чувство на изгнание бесов – бросил целиком, так что даже человек, лишенный способностей, мог поклясться, что слышит, как бесы с криком спасаются бегством, бегут прочь от дома Петра.
* * *Этим летом Константин ходил по избам и выслушивал жалобы местных жителей. Он исповедовал умирающих и благословлял младенцев. Он слушал, когда к нему обращались, а когда звучал его низкий голос, все замолкали и внимали ему.
– Покайтесь! – призывал он их. – Иначе будете гореть в аду. Огонь очень близко. Он ждет вас и ваших детей всякий раз, когда вы ложитесь спать. Приносите свои плоды Богу – и только Ему одному. Это – ваше единственное спасение.
Люди шептались между собой, и их шепот становился все более испуганным.
Константин каждый вечер ел за столом Петра. От его голоса по медовухе шли волны, а деревянные ложки начинали подскакивать. Ирина начала прикладывать ложку к кружке и хихикала, когда они начинали дребезжать. Вася ее в этом поощряла: детское веселье приносило облегчение. Разговоры о вечных муках Ирину не пугали: она была еще слишком маленькая.
А вот Вася боялась.
Не священника, не бесов, не адского
