Нет: Вася боялась своих людей. Они больше не перешучивались по дороге в церковь, они слушали отца Константина в тягостном жадном молчании. И даже вне церкви многие искали предлоги, чтобы зайти к нему в комнату.
Константин выпросил у Петра воску, который он плавил и смешивал с пигментами. Когда в его комнату заглядывало солнце, он брался за кисти, открывал склянки с порошками и принимался писать. Под его кистью появлялся Святой Петр. Борода у святого была курчавой, одеяние желтое и темно-коричневое, странная рука с длинными пальцами поднималась в благословении.
В Лесном Крае только об этом и говорили.
Как-то в воскресенье совершенно отчаявшаяся Вася притащила в церковь горстку сверчков и выпустила их среди паствы. Их стрекотание стало забавным сопровождением низкого голоса отца Константина. Вот только люди не смеялись: они вздрагивали и шептали о дурных знамениях. Анна Ивановна этого не видела, но заподозрила, чьих это рук дело. После службы она вызвала Васю к себе.
Вася неохотно вошла в горницу мачехи. Анна Ивановна уже приготовила ивовый прут. Священник сидел у открытого окна, измельчая в ступке кусок синего камня. Казалось, он не прислушивался к тому, как Анна допрашивает падчерицу, но Вася прекрасно понимала, что все вопросы задаются ради священника, чтобы показать, что ее мачеха праведна и является хозяйкой в своем доме.
Вопросы все не кончались.
– Да я и снова бы это сделала! – отрезала вышедшая из себя Вася, забыв об осмотрительности. – Разве не Бог сотворил все живое? Почему нам одним позволено возносить хвалу? Сверчки славят Бога песнями, точно так же, как мы.
Голубые глаза Константина на секунду скользнули по ней, но разгадать их выражение она не смогла.
– Дерзость! – взвизгнула Анна. – Богохульство!
Высоко подняв голову, Вася молчала, даже когда прут в руке мачехи с силой опустился. Константин наблюдал за ними, серьезный и непостижимый. Вася поймала его взгляд – и не стала отводить глаз.
Анна заметила, как девочка и священник смотрят друг на друга в упор, и ее злобное лицо побагровело еще сильнее. Она всю силу вкладывала в удары прута. Вася стояла неподвижно, до крови прикусив губу. Однако, несмотря на все ее усилия, слезы навернулись на глаза и быстро потекли по щекам.
Константин наблюдал за поркой из-за Анниной спины, не говоря ни слова.
Ближе к концу Вася все-таки вскрикнула: скорее от унижения, чем от боли. А потом все закончилось: Алеша с побелевшими губами разыскал отца. Петр увидел кровь и бледное лицо дочери и поймал Анну за руку.
Вася не сказала ни слова ни отцу, ни кому-то еще: она тут же убежала прочь, не обращая внимания на попытки брата позвать ее, и спряталась в лесу, словно раненный зверек. Если она и плакала, то это слышала только русалка.
– Пусть узнает цену греха! – гордо заявила Анна, когда Петр укорил ее за жестокость. – Пусть лучше научится сейчас, чем будет гореть в аду, Петр Владимирович.
Константин ничего не сказал. Свои мысли он ничем не выдал.
Когда рубцы зажили, Вася стала ступать тише и придерживать язык старательнее. Она много времени проводила на конюшне и строила планы, как переоденется мальчиком и поедет к Саше в монастырь или отправит тайного гонца Ольге.
Алеша, ничего ей не говоря, стал следить за ее перемещениями, чтобы она никогда не оставалась с мачехой наедине.
И все это время Константин осуждал подношения в виде хлеба и медовухи, которые люди предназначали духам домашнего очага.
– Приносите дары Господу, – твердил он. – Забудьте своих бесов, чтобы не гореть в аду.
К нему прислушивались. Даже Дуня почти уверилась: бормоча себе под нос и качая седой головой, она спорола символы солнца с передников и платков.
Вася этого не видела: она скрывалась в лесу и на конюшне. А вот домовой очень сожалел об ее отсутствии, потому что теперь ему доставались только крошки.
13. Волки
Осень пришла ворохом ярких красок, которые стремительно выцвели до серого цвета. Молчание уходящего года дымкой легло на земли Петра Владимировича, а под рукой отца Константина множились иконы. Деревенские мастера трудились над новым иконостасом, чтобы их установить: Святого Петра и Святого Павла, Богородицу и Христа. Люди задерживались в комнате Константина и с благоговением смотрели на законченные иконы, на фигуры и сияющие лики. Константин писал новый иконостас, образ за образом.
– Ваше спасение придет от Господа, – говорил Константин. – Смотрите в Его лицо и спасайтесь.
И они никогда не видели ничего похожего на большие глаза его Христа, его бледной кожи и длинных тонких рук. Люди смотрели, становились на колени и порой плакали.
«Что такое домовой, – стали говорить они, – как не сказка для непослушных детей? Мы сожалеем, батюшка, мы каемся».
И никто не принес дары, даже в осеннее равноденствие. Домовой стал слабым и вялым. Вазила похудел, осунулся и дико блестел глазами. Из его свалявшейся бороды торчала солома. Он стал красть ячмень и овес, заготовленные для лошадей. А сами лошади стали бить копытами у себя в стойлах и шарахаться от каждого ветерка. Деревенские стали раздражительными.
* * *– Ну, это точно не я, парень, и не конь, не кот и не привидение, – рычал Петр на конюха холодным утром.
Ночью снова исчезло зерно, и Петр, и без того раздраженный, пришел в ярость.
– Я не видел! – воскликнул паренек, шмыгая носом. – Я никогда бы…
В такие ноябрьские дни воздух обжигал, а промерзшая земля словно гудела под ногами. Петр посмотрел на паренька в упор и ответил на его протесты кулаком. За звуком удара раздался вопль.
– Не смей меня обворовывать! – рявкнул Петр.
Вася, которая в этот момент выскальзывала из конюшни, нахмурилась. Ее отец никогда не был вспыльчивым. Он даже Анну Ивановну не бил. «Что с нами происходит?» Вася нырнула обратно в конюшню и забралась на сеновал. Ей не сразу удалось найти вазилу: тот свернулся клубком, зарывшись в сено. При виде его глаз она вздрогнула.
– Почему ты ешь ячмень? – спросила она, собравшись с духом.
– Потому что подношений не было.
Горящие глаза у вазилы стали пугающе черными.
– Это ты пугаешь коней?
– Их настроение – мое, а мое настроение – их.
– Значит, ты очень зол? – прошептала девочка. – Но мои люди ничего плохого не хотели. Они просто напуганы. Священник когда-нибудь уедет. Так будет не всегда.
Глаза вазилы мрачно сверкнули, но Васе показалось, что в них виден не только гнев, но и печаль.
– Я голодный, – сказал он.
Васе стало его жаль. Ей самой часто случалось голодать.
– Я могу приносить тебе хлеб, – сказала она решительно. – Я не боюсь.
Глаза вазилы замерцали.
– Мне надо немного, – сказал он. – Хлеб. Яблоки.
Вася старалась особо
