обратиться! По пониманию и сочувствию у них в классе специалист Смолова. Можно было смело идти к ней и рыдать о собственной неприкаянности – выслушает и посочувствует. Только кому нужно ее приторное сочувствие!
От досады, что все так складывается, Андрюха стукнул кулаком по стене и даже не почувствовал боли. В ушах стоял равнодушный голос Ксюхи. Нет, ей ни до чего нет дела. Нет, она ничего не хочет. Нет, он может катиться куда подальше…
Еще совсем недавно этот голос был другим. Совершенно другим! И вот теперь он все потерял! А потому что она дура, дура, дура! И не хочет этого понимать!
Как же ему без нее погано.
Идиот! Он предложил ей встретиться и поговорить. А она отказалась.
Отказалась, отказалась… И теперь вокруг пустота. Полная пустота. Как будто кто нарочно собрал все вместе и вывалил на Андрюху. Он давно готовился, подстраивал, подсматривал, и в нужный момент толкнул под локоть. Сорванная вечеринка, уход Ксюши, скандал с Быковским, результаты теста, конфликт с ашками, неприязнь Червякова – как по заказу все одно к одному, и ни одной души, способной или хотя бы желающей помочь.
На Васильева навалилась тоска и безысходность. Идти больше было некуда, все вдруг стало скучным и предсказуемым. И чем больше он пытался найти, что же ему делать, тем больше убеждался, что сделать уже ничего нельзя. Ксюха не вернется, класс не успокоится, Червяков добьется его исключения. А что потом? Истерика матери, очередные крики, что он испортил ей жизнь, что в сорок она никому не нужная старуха, бессмысленные ухмылки дяди Миши.
Ну, почему, почему все это случилось именно сейчас и так сразу?
В своих бедах он был готов обвинить кого угодно – Рязанкину, тупого математика, глупую психологиню, приставучую Курбаленко, занудную Маканину. Все виноваты в его гибели. И когда его не станет, они станут плакать над его гробом, а он будет с немым укором смотреть на них и ничего не скажет. Так и уйдет в туманную даль, а они останутся жить со своей виной, которая под конец так же уничтожит их, как когда-то они уничтожили его.
Все это вдруг сложилось в такую ясную и простую схему, что Васильев немного успокоился.
Он ни секунды не винил в случившемся себя. Он ничего не сделал – это все они, те, кто мечтает о его гибели.
Что же, они этого хотели – они этого добились.
Васильев резко поднялся. От долгого сидения затекли ноги, и ему пришлось привалиться к стене, чтобы унять побежавшие по телу неприятные мурашки.
Как она могла от него уйти? Неужели он ей не нужен?
– Не нужен, не нужен, – бормотал Андрюха, снова проваливаясь в черную пропасть безвременья. Жизнь, такая логичная и правильная, вдруг оказалась совсем другой. И из-за чего? Из-за глупого теста, сгоревшего от одной спички? Из-за Червякова, желающего доказать, что он сильнее девятиклассников?
А ведь еще можно было что-то сделать. Разгромить кабинет новоиспеченной психологини, забить гвоздями дверь в класс математики. Вот будет забавно потом смотреть, как Червяков скачет в коридоре, пытаясь попасть на урок. Или с урока…
Но делать уже ничего не хотелось. Хотелось исчезнуть, раствориться в воздухе, стать обычным призраком, чтобы бродить по школьным коридорам, являя собой вечный укор бесчувственному 9-му «Б».
Не жить, не жить… Это было так просто. Что его ждет впереди? Да ничего особенного. Для начала его уже наверняка ищет Алевтина, чтобы устроить грандиозный скандал. Опять крики, опять разбирательства. Сколько раз это уже было? И сколько будет?
Андрюха тяжело вздохнул, роняя лицо в ладони.
До чего все надоело. Школа, уроки, крики… Все только рады, что он оступился. Раньше стаями вокруг ходили, как что нужно было – бежали, просили о помощи. А теперь ни души, как вымерли. Похихикали, развлеклись и в кусты. И первая Рязанкина. Как она прыгала вокруг него, как в глаза заглядывала, как была готова идти за ним, куда угодно. Где она сейчас? Почувствовала, что запахло паленым, сразу дала деру.
У… дура! Дура и предательница! Дрянь! Грязная дрянь! Поменяла его на Гребня. А этот лизоблюд и рад. Все они такие – гады, обыкновенные гады и изменники, ударить могут только упавшего, никогда не встанут против сильного противника.
Проснувшаяся злость заставила Андрюху выпрямиться. Для этого пришлось вылезти из своего угла. Его деятельная натура требовала движения. Надо было что-то делать. Ему вдруг показалось, что еще не все потеряно. Надо поразить всех, и они вспомнят, что такое Андрюха Васильев.
Генку Сидорова он заметил не сразу. Тот пристроился на подоконнике за огромным цветком фикуса, и в своих грязно-зеленых штанах и свитере был почти неразличим за растением. Если бы Сидоров не отстукивал по батарее слышимый только ему ритм, Васильев прошел бы мимо.
– А ты чего не на русском? – пролез он сквозь зеленые заросли.
– Да ну, – отмахнулся Генка, вынимая из уха наушник. – Какая разница, как зарабатывать двойки? На уроке или вне его. Она меня по-любому хочет опустить до трояка. А я – что? Я ей мешать не хочу. Желание женщины – закон!
Долгую секунду Андрюха с изумлением изучал лицо одноклассника и до щенячьего визга завидовал ему. Быть спокойным в такой идиотской ситуации – это был высший пилотаж.
– Генка, а почему ты не посылаешь всех на фиг? Зачем тебе эта бодяга? Ты же вундеркинд! Можешь сдать всю эту школу за полдня и гулять, куда захочешь!
– Я никуда не хочу, – весело прищурился Сидоров. – Мне и здесь нравится.
– А как же учителя?
– А что учителя? У них своя работа, у меня своя. Им надо выжить, чтобы с работы не уволили. А мне куда спешить?
Андрюха смотрел, как Генка легко сыпал словами, и тихо офигевал. Для Сидорова все было просто и понятно, он не мучился, не страдал, не бился головой об стенку. Один Васильев носил весь ворох проблем у себя на плечах и уже никак не мог разогнуться.
– Сидорыч, – слова из Васильева выходили с трудом. – А вот когда тебя в другой класс перевели, ты что делал?
– Ничего, – лениво дернул плечом Генка. – Ждал, когда все само разрешится.
– А так бывает? – скривился Андрюха.
– Так есть, – хмыкнул Сидоров, поднимая руку с наушником.
Васильев оглянулся на пустой коридор. Школа была непривычно умиротворенной, словно не происходили каждую минуту внутри ее маленькие трагедии и большие драмы. Словно каждую минуту здесь не умирали и не возрождались вновь.
Глава восьмая
Я объявляю вам войну
Жизнь соткана не из желаний, а из поступков каждого человека.
До конца дня никто Васильева не трогал. Алевтина как сквозь землю повалилась. Червякова видно не было. Школа словно решила забыть о таком небольшом и незначительном инциденте, как срыв урока и уничтожение результатов теста.
Вероятно, любой другой на месте Васильева облегченно вздохнул бы и попытался поскорее забыть о случившемся. Ведь внешне ничего не изменилось – Андрюха как сидел, так и сидел за своей первой партой, так же ему прощались шуточки и комментарии, так же класс взрывался хохотом от каждой его реплики, так же согласно кивал головой Когтев и показывал большой палец на руке Волков. Все так же, но что-то было не то. Словно этот дурацкий тест сломал Васильева, и он стал замечать то, на что никогда не обращал внимания.
Пристальные взгляды Курбаленко, ее навязчивое желание оказаться рядом с ним. Перешептывания девчонок. Смешки парней. Молчаливый Сидоров, который все понимал, но ничего не хотел делать.
– Маканина, вот что ты на меня уставилась? – взорвался он наконец. – Тебе что, смотреть больше не на что?
