Люсьена открыла сумку, в которой, тоже завернутая в черный наговоренный шелк, лежала рука отца, освободила ее и прикоснулась ею к могильной земле.
Три оставшиеся неповрежденными пальца алчно зашевелились, сгребая землю, разминая ее, растирая в прах, потом вновь сделались неподвижными. Итак, рука пронизала землю своей ненавистью, своей губительной силой!
Люсьена убрала руку, снова завернула землю в черный лоскут и мысленно позвала своего зомби.
Он немедленно встрепенулся и кинулся к ней. Принял узелок с черной землей и почти побежал по дороге, ведущей к кладбищенским воротам. Люсьена снова прильнула к памятнику, мысленно наблюдая за тем, как выполняется ее приказ.
А между тем бичара-зомби догнал Женю и, выкрикивая:
– Ситром! Ситром! – швырнул в нее могильной землей, смешанной с морской солью, стараясь попасть в лицо.
Это ему удалось.
Женя принялась рассеянно отряхиваться, слишком погруженная в себя, чтобы испугаться. Отец и дочь Морозовы ошеломленно смотрели вслед бичу, который, подскакивая и громко хохоча, несся меж могил и вскоре затерялся среди памятников, крестов и деревьев.
Люсьена мысленно ловила реплики, которыми обменивались люди:
– Сумасшедший какой-то.
– Что он там кричал? Какое-то ситро?
– Я же говорю – сумасшедший!
– Товарищи, давайте поторопимся. Автобусы давно ждут. Да и в столовой все готово, там уже беспокоятся, наверное, что нас так долго нет.
– Женечка, милая, не огорчайся! У одной моей знакомой бабуля такая, знаешь, из знахарок, так она уверяет, что могильной землей даже порчу снимают!
– Давно пора с кладбища всех этих бичей гнать, людям и так тяжело, да они еще бесятся, издеваются!
Женя молча кивала. Лицо у нее было окаменевшее. Даже если она и не поняла смысла слов, которые выкрикивал «сумасшедший», ей все равно стало жутко.
Чего, впрочем, и добивалась Люсьена!
Люди начали грузиться в автобусы. Морозовых и Женю увезли на черной «Волге», и Люсьена в очередной раз подумала, что пора ей заняться покупкой машины.
Она направилась в ту сторону, куда побежал ее зомби.
А вот и он, лежит мертвый меж могил…
Люсьена нагнулась, подобрала валявшийся рядом с трупом черный шелк, к которому кое-где примерзли крошки могильной земли, скомкала его, брезгливо нажала двумя пальцами одной руки на грязные, заросшие щеки, и впихнула в открывшийся рот бича скомканный лоскут – и торопливо пошла прочь, стаскивая перчатки. Дошла до мусорного ящика, загроможденного вылинявшими венками и пожелтевшими еловыми ветками, и сунула туда свои перчатки. Старательно оттерла руки снегом.
Они, конечно, замерзли, но ничего, можно немного потерпеть, чем снова оставаться в перчатках, касавшихся смерти. Теперь скорей в кладбищенскую часовенку – поставить для Жени заупокойную свечку концом вверх. И вскоре можно ждать результата. Произойдет это, как только Евгения Васильева отправится в очередную командировку куда-нибудь на море. Для этого и нужна была морская соль – чтобы проклятие вышло более точным.
Ну а слово «ситром» было перевертышем латинского «mortis» – смерть.
Женя умрет. И Люсьена внезапно поняла, как именно та умрет. И яростно взвизгнула, злясь на себя, на свою дурость, на руку отца, которая вовремя не остановила ее. Зачем, зачем она связалась с морской солью?! Надо было добавить в землю навоз, дерьмо, куриный помет! Пусть бы смерть этой поганки стала гнусной и унизительной, а не такой, какую накликала на нее Люсьена!
Но теперь поделать уже ничего было нельзя.
Оставалось утешаться только тем, что смерть ей все же не изменит.
На Амуре, 1985 годЕсли бы недавно выпал снег, найти эту тропинку можно было бы только по свежим следам. Например, по следам того же Кузьмича, вышедшего проверить сети. Однако снега не выпадало почти с начала января, только по низине реки изредка несло поземку, а здесь перед Лизой открылась чистая каменистая тропа, по которой она довольно споро начала подниматься. Вилась тропа весьма прихотливо, так что буквально через пять минут, не выдержав и обернувшись, Лиза увидела только нагроможденье голых камней, закрывших от нее и реку, и аэросани, и людей.
«Ну и хорошо!» – подумала она, сердито отгоняя ненужные мысли и слезы, которые были еще более ненужными, прежде всего потому, что мешали различать тропу. А та становилась все более скользкой, и Лизе все чаще приходилось цепляться за камни, лежащие по бокам тропы. Оставалось только удивляться, как по этой, иногда почти вертикальной, тропке спускался, да еще с грузом сетей, этот браконьер! А может быть, для сетей у него был оборудован тайник где-то в скалах, ближе к берегу. И уж наверняка у него имелась более подходящая для лазанья по камням обувь, чем Лизины замшевые полусапожки. К тому же ветер внезапно переменился, и небо, только недавно сияющее солнцем, начало затягиваться облачной пеленой, сначала белесой, но все быстрее приобретавшей мрачноватый сизый сумеречный оттенок.
Да, сумерки надвинулись как-то совсем уж внезапно, а конца прихотливым извивам тропы, которая делалась все более крутой, не было видно, хотя Лиза шла уже не меньше получаса.
Взглянула на часы – оказывается, сорок минут. Ну, если верить опытным попутчикам, оставалось недолго!
– Сделать нам, друзья, предстоит меньше, чем сделано! – ободряя себя, пропела Лиза – и вдруг замерла, глядя на высокий камень, преградивший тропу. Он порос с обеих сторон кустами и сухой, истерзанной ветрами травой, так что мелькнувшее было предположение, что этим камнем завалил тропу коварный Кузьмич, чтобы затруднить путь излишне любопытному народу, было Лизой враз отметено. Вдобавок путь и без того был такой… не для слабонервных, мягко говоря, и вряд ли браконьер взялся бы перекрывать его: это помешало бы прежде всего ему самому. К тому же за камнем не продолжалась тропа, а виднелось темное отверстие: наверное, какая-то выемка в скалах, пещерка, полузаваленная сухими ветками, наметенными сюда ветром, который во время бурь безжалостно ломал кустарник, росший на скалах. Этот камень лежал здесь давным-давно, черт знает сколько лет или десятилетий, и он мог означать только одно: Лиза где-то сбилась с дороги. Она вспомнила, что минут десять назад от основной тропы ответвилась другая, однако она была запорошена снегом, и Лиза по ней не пошла. Но, кажется, зря… Вот только этот снег, запорошивший ее, выглядел, как Лиза сейчас вспомнила, подозрительно свежим, рыхлым, а не слежавшимся, как видневшиеся окрест белые пласты, иногда низко нависавшие над тропой, как бы норовя сползти со скал.
И вдруг Лизу осенило, что снегу совершенно неоткуда было взяться там, на тропе, кроме как сорваться – под собственной тяжестью или слишком сильным порывом ветра – с одного из каменных нагромождений. Правильно она заметила, что снег выглядел слишком
