– Пошли, – сказал Вячеслав, подавая ей руку и начиная подниматься в гору, подсвечивая себе фонарем.
Лиза бездумно следовала за ним.
Буквально через несколько минут Вячеслав остановился. Лиза ткнулась лицом в его спину и выглянула из-за нее. Луч осветил камень и вонзился в темный провал за ним. Это был вход в пещеру.
– Стой здесь, жди меня, – приказал Вячеслав. – Я полезу посмотрю, что там. Или лучше сядь на тропу, а то вдруг голова закружится в темноте от ветра – такое бывает, еще сорвешься.
У Лизы голова и так шла кругом, только не от ветра, но она сказала только:
– Хорошо, – и послушно плюхнулась на тропу.
Вячеслав засмеялся, погладил ее по голове, вернее, по своей косматой шапке, и полез на камень.
Лиза сдвинула шапку на затылок, приподнялась и стала следить за лучом фонаря, метавшимся по камням, потом провалившимся в темное отверстие на несколько томительных минут, которые ее воспаленное воображение населило сценами из некогда любимых книжек «Борьба за огонь» и «Пещерный лев». Ну, львы тут, в скалистых отрогах Сихотэ-Алиня, вряд ли откуда-то взялись бы, а вот медведи или тигры… да, тигры вполне могли вернуться на ту самую скалу, которая была названа в их честь Хонко Амбани!
Лиза как раз дошла в своих страхах почти до точки кипения ужаса, как вдруг сверху грянул возбужденный голос Вячеслава:
– Интересная пещерка! Похоже, я нашел что-то вроде зимовья – подозреваю, что это схорон Кузьмича. Пещера уходит глубже в скалу, камень отсекает к ней подход, а вход нарочно сушняком завален. Там есть растопка для костра, даже старые одеяла валяются. Наверное, Кузьмич или кто-то другой из местных браконьеров в ней пережидал ночь, если надо было выйти на реку как можно раньше или от погони укрыться. Впрочем, шут ее знает, для чего он ее использовал, с этим тоже рыбинспекторы пусть разбираются, утром расскажу им о ней. Осторожно вставай и перебирайся через камень.
Первым делом Вячеслав развел костер на аккуратно обложенном камнями кострище, выдававшем, что люди тут и раньше бывали и даже грелись и кашеварили. Расположено оно было безупречно: дым вытягивало наружу, а тепло шло внутрь. Потом Вячеслав вынес из глубины пещеры какой-то огромный темный ком, развернул – это оказалось три толстых ватных одеяла. Придвинул их ближе к огню:
– Пусть просохнут и согреются, а то ледяные, как камни, на них простудиться можно.
Сбросил капюшон, потом куртку, смахнул пот со лба:
– Жарко стало, даже пить захотелось. У тебя воды нет, случайно? А то я помчался за тобой, обо всем на свете забыв.
– И попить есть, и поесть есть, – улыбнулась Лиза, открывая рюкзак. – Самое время поужинать!
Она и в самом деле проголодалась. А еще больше хотела продлить время ожидания того чуда, которое должно вскоре свершиться между ней и Вячеславом. Лиза не сомневалась, что это произойдет, она это твердо знала, но… известно, что ожидание счастья доставляет не меньшее наслаждение, чем его достижение. И таким ожиданием счастья стал этот совместный ужин у костра, когда они разогревали над огнем замерзшие бутерброды, надев их на сухие ветки, хохоча, когда хлеб или колбаса срывались в костер, и вытаскивая их оттуда щепками, потом пили из одного стаканчика чай, который сохранил в термосе свое тепло, потом просто сидели, глядя на огонь, который нервно взметывал языки пламени, и Вячеслав тихо говорил:
– Мне кажется, что у каждого костра свой характер, своя речь. Один что-то едва слышно шепчет, тихо играя огнем, задумчиво рассыпая искры. Другой ворчит, как старикашка, особенно если разведен под дождиком. Третий буркнет что-то – и умолкнет, замолчит, погаснет, и ничем его не воскресишь. А бывает костер – как вот этот. Полыхает, словно стремится куда-то, страстно, неудержимо, безрассудно. Как я стремлюсь к тебе.
Он резко встал, поднял с бревна Лизу и на руках перенес ее на одеяла, расстеленные у костра. Одеяла согрелись, и все равно, совсем раздеваться мужчина и женщина, обуреваемые любовным нетерпением, не стали. Они расстегнули все, что могли, – и слились с таким жаром, что оба не смогли сдержать крика счастья только оттого, что наконец-то встретились их тела, долго и тайно стремившиеся друг к другу.
Мгновения счастья этого взаимного обладания были настолько полными, что они даже не стремились ускорить миг завершения, однако тела добивались своего помимо их воли. Лиза совершенно обессилела под властью этих новых ощущений, так непохожих на все, что испытывала ранее, и даже на все, о чем она мечтала, и вот оно, вот, свершается во взаимном, разделенном на двоих, только им доступном блаженстве…
Как вдруг…
Вдруг Вячеслав резко отвернулся, оттолкнул ее с криком:
– Ведьма! Оставь меня! Нет! Не хочу, нет!
Перед глазами Лизы мелькнуло изящное нагое женское тело, а потом и лицо этой женщины… Нет, это было мужское лицо – уродливое, с оскаленным ртом, с вытаращенными глазами: один был синий, другой какого-то мерзкого болотного света, и Вячеслава увидела она, тоже обнаженного, с силой вырвавшегося из кольца рук и железной хватки ног этого прекрасного и пугающего тела и кричавшего с ужасом:
– Ведьма! Оставь меня! Нет! Не хочу, нет!
Лиза привстала, чувствуя, как замирает от страха и горя сердце. Вячеслав стоял перед ней, шатаясь, неловкими, трясущимися руками поправляя на себе одежду. Потом вдруг нагнулся к Лизе, одной рукой вцепился в ворот ее свитера, рванул так, что обнажилась шея, свободной рукой дернул за цепочку с медальоном – хризантема, дракон, подарок матери! – и выбежал из пещеры. Треск веток в костре заглушил его шаги.
Несколько минут она сидела, потирая шею, чувствуя, как саднит содранную кожу, и эта боль заглушала все прочие чувства, и Лиза, даже не отдавая себе в этом отчета, была ей благодарна. Потом кое-как поднялась, долго приводила в порядок свою одежду, взяла рюкзак и выбралась из пещеры.
Ночь лежала вокруг – огромная, всесильная, невозмутимая ночь, и тишину ее нарушал только дальний шелест – сухой и как бы жестяной. Это ветер перебирал ржавые листья дубняка, притаившегося где-то неподалеку. Шагов Вячеслава, который где-то спускался по тропе или поднимался по ней, не было слышно – как будто, выскочив из пещеры, он растворился где-то в ночи, как растворился бы призрак, и Лиза в самом деле подумала, что все происшедшее между ними было слишком прекрасным – и в то же время слишком ужасным, чтобы происходить в реальности. Потом она снова ощутила боль там, где была сорвана нежная кожа на шее, коснулась того места, где привыкла ощущать прикосновение китайского медальона, и тихо заплакала, стараясь не всхлипывать,
