Может быть, Лиза и пришпорила бы сейчас свою силу, если бы знала, как это сделать. Но нет. Остается надеяться, что сила пришпорит ее!
Лиза допила чай из термоса и доела последний бутерброд. Высунувшись из пещеры, набрала в горсть снега и кое-как умылась. Потом взяла рюкзак и вышла на тропу.
Огляделась…
Серые, грубо изрезанные скалы в заплатах белого снега. Рыжий дубняк на склонах, темная зелень елей… И домики, над которыми стоят клубы белого дыма, кажущиеся на фоне морозного неба прочными, будто гипсовыми. Домики совсем недалеко, на взгорье, а туда ведет недлинная и очень удобная тропа, которая начиналась от пещеры, от того камня, который, как показалось вчера Лизе, тропу преграждал.
Это была другая дорога, известная, видимо, только Кузьмичу, если в самом деле пещера была обжита именно им, но Лиза двинулась по ней без колебаний и не более чем через полчаса уже вошла в деревню.
Охотское море, 1983 годСтарпом Панфилов с палубы сейнера «Медуза» внимательно вглядывался в береговую черту. Справа на траверзе виднелся маяк, перемигивались огни поселка. Стоявшую на якоре «Медузу» изрядно швыряло уже целый час, однако Панфилову показалось, что якорь сорвало.
«Неужели дрейфуем?»
Он зацепился взглядом за два створных огня[15] на берегу. Огни слегка подвинулись вправо.
«Дрейфуем!» Да, тяжелый якорь и вся вытравленная якорная цепь не смогли удержать сейнер под напором внезапно разыгравшегося ветра.
Появился капитан Бугров. За ним из рубки вышла высокая женщина, одетая так же, как прочие рыбаки: в робу поверх толстого свитера. Капюшон был откинут, и ветер трепал полуседые волосы: женщина была немолода.
– Голову накройте, Евгения Васильевна, – сказал капитан. – Простынете, вот ветрила какой. Вас, вижу, не укачивает? На том спасибо.
Панфилов нахмурился. Вот уж правда что – на том спасибо! Принесло же эту корреспондентшу! Капитан хотел побеседовать с ней на берегу – рассказать, что называется, о трудовых буднях, то-сё, но она в море настояла пойти. И вот! Пошли! Не зря говорят: баба на борту к беде.
Ну, насчет беды пока ничего страшного. Если бы не разбушевался ветер, ничего бы не случилось, конечно. А теперь как-то неловко. Вроде бы они тут, на «Медузе», ну такие салаги-доходяги, что даже шторму, находясь у самого берега, противостоять не могут. А между тем шторм у берега и есть самый опасный! Надо в порт возвращаться. Намекнуть разве капитану, чтобы запросил? Или на внутренний рейд лучше отойти.
– Знаю, да, сорвало нас, – кивнул капитан старпому, начавшему докладывать, и приказал выбрать бесполезный теперь якорь. – Остается одно – дрейфовать.
Сейнер медленно развернулся и пошел противоположным курсом. Выйдя на траверз мыса, он снова лег в дрейф, но не прошло и часа, как снова оказался на траверзе маяка. Теперь ветер гнал судно с заметно возросшей скоростью. Сделали еще один заход и снова начали дрейф.
Так и мотались туда-сюда всю ночь.
– Прилягте, Евгения Васильевна, – сказал капитан, указывая на узкий диванчик в рубке. – Поспите. До утра вряд ли вернемся в порт.
– Я не усну, – сказала она, глядя в иллюминатор, на который одна за одной накатывались волны. – Жалко время терять.
Капитан покосился на портативный магнитофон, лежавший на столе. Рядом покоился небольшой микрофон. Магнитофон назывался «Репортер». Неужели опять заставит что-нибудь рассказывать? Одну кассету уже намотали, сколько же ей нужно?
– Вы отдохните, – сказала Евгения Васильевна. – Я вас мучить не буду. Ага, что это? Кажется, ветер стихает?
Показалось, или правда в ее голосе прозвучало легкое разочарование? Ишь ты, любительница острых ощущений! Он помнил ее репортажи в «ТОЗе»[16] и «Молодом дальневосточнике». И на китобойной флотилии «Украина» она ходила в последний рейс, и с вулканологами в кратер опускалась, и по льдинам переходила замерзший пролив, когда писала о гидрографах, и в котлован Бурейской ГЭС лазила вместе с первостроителями, на Курилах, в Крабозаводске, была вместе со студенческими путинными отрядами… Ну а на таких обычных сейнерах вроде «Медузы» вообще, можно сказать, дневала и ночевала!
А ветер и вправду стих, однако лишь на несколько мгновений. Вскоре накатил новый шквал, да какой силы! Над морем сплошной стеной встал снег. Берег моментально скрылся из виду. Идти теперь можно было только по счислению.
– Дело труба, – сказал Бугров, выходя на палубу. Корреспондентша, как тень, маячила позади. – Радист, запроси «добро» на заход в порт.
«Добро» было получено, но оказалось, что уже поздно. Ветер усилился до семи баллов. Сейнер то высоко подкидывало на гребень волны, то роняло словно в пропасть, и тогда кругом поднимались белые пенные стены воды. При такой погоде выходить на внутренний рейд порта было рискованно. Судно легко могло нанести на брекватер[17] или выбросить на рифы.
– Будем пережидать шторм в открытом море. Капитан распорядился закрепить все на палубе по-походному. А вы, Евгения Васильевна, ради бога, коли в него веруете, из каюты не выходите, – попросил он.
Корреспондентша слабо улыбнулась. Даже в неярком свете лампочки, которая моталась под потолком в рубке, было видно, как она бледна.
«Наверное, все-таки страдает морской болезнью, – подумал Бугров. – Или с перепугу побледнела так? Нет, глаза спокойные, непохоже, что ей страшно…»
Матросы спешно крепили бухты троса, «кошелек»[18], стрелу. Старпом и боцман, ловя ногами скачущую палубу, крепили шлюпку.
Буров взглянул на морскую карту и приказал штурвальному:
– Держать на норд!
– Есть держать на норд!
Ветер крепчал. Ночь прошла. К середине следующего дня волны стали походить на горы. Одиннадцатибалльный северняк смешивал водяные брызги с мокрым снегом и кидал их в лицо рыбакам. Стало заливать шлюпку. Матрос Костя Кочкин, прячась за надстройки, время от времени пробирался к ней и, держась за леера и тросы, черпаком вычерпывал воду. Но со следующим ударом волны шлюпка опять наполнялась до краев, и матрос опять пытался вычерпать воду, но не успевал.
Вдруг рядом появилась корреспондентша, которая вчера не только у капитана, но и у матросов выпытывала все об этих самых «морских трудовых буднях». Улыбнулась Кочкину и помахала вторым черпаком:
– Я помогу!
– Простынете! – завопил он, чувствуя, как сам леденеет.
– Ничего, – отмахнулась она черпаком, едва не зашибив Кочкина, и зашла с другого борта шлюпки.
Ничего не скажешь: в два черпака дело пошло куда веселей! Но все же новые и новые волны не унимались, и все реже становились минуты, когда черпальщики могли уйти в каюту отдохнуть и хоть немного согреться.
– Знаете, Костя, – вдруг сказала корреспондентша, – у меня недавно умер муж.
Кочкин посмотрел на нее испуганно:
– Ой, Евгения Васильевна…
– Да,
