– Что ты хочешь теперь? – перебил олигарх квестора, постепенно скатившегося в пространственные рассуждения и начавшего проклинать сенаторов во главе с Флакком.
– Неважно, что хочу я, гораздо важнее будет спросить, чего хочешь ты, претор? – глаза Катилины блеснули, и Марку Робертовичу вдруг показалось, что он видит во взгляде римлянина то самое всепожирающее пламя.
Крассовский молча сверлил Катилину взглядом, твердо решив, что Луций Сергий первым ответит на вопрос.
– Ты прекрасно знаешь, о чем говорю я, Красс! Я хочу восстановить справедливость! Немедленно!
– В чем же, по твоему разумению, заключается справедливость? – уточнил олигарх.
– В сенат должны входить лучшие мужи Рима, а не только те, кто по сути купил себе там место! Отсюда все беды, Марк! Не я один думаю так, попомни мои слова!
Катилина закончил и, тяжело дыша, отвел взгляд. По его лицу, покрывшемуся красными пятнами, было видно, как тяжело ему далась эта речь. Где-то потерялся раб, все еще несший вино и чашу для гостя, поэтому Катилина схватил чашу Крассовского, залпом осушил ее до дна, чтобы хоть как-то остудить свой пыл. Марк Робертович внимательно наблюдал за ним, улыбаясь кончиками губ. Вот, значит, откуда росли ноги недовольства Сергия. Неужели прежний Красс поддерживал начинания оппозиционеров? Возможно, финансировал таких людей, как Катилина? Или же Луций Сергий являлся любимчиком претора, а возможно, доселе не высказывал своих умозаключений? Впрочем, все это теперь было не столь важно. Как и всякий римлянин, представитель древней фамилии, члены которой в свое время занимали видные посты на политических ступенях римской магистратуры, Катилина хотел обрести власть, жаждал ее. Но нависшее над Луцием Сергием банкротство, неспособность рассчитаться со своими кредиторами ставили крест на устремлениях Катилины и делали невозможным вступление его в политическую борьбу. Марк Робертович уже не раз краем уха слышал, что ценз на вступление в сенат на тот момент был действительно неподъемной суммой даже для обеспеченного человека. Сенат был клубом миллионеров, что ставило крест на политических устремлениях очень и очень многих римлян, как и Катилина, не имевших при себе ничего, кроме фамилии, рвения и права занимать должности. Теперь же, будучи протеже такого человека, как Красс, Сергий увидел возможность возвращения себе и своей фамилии прежних традиций. Стремление римлянина выглядело похвальным. Вот только Крассовский ничем не мог в этом устремлении ему помочь. Потому что Катилина, будучи хоть трижды другом прежнему претору, без всякого сомнения, являлся полнейшим куском дерьма. Отвратительный человек, плохо скрывающий свои истинные эмоции, не до конца понимающий свои желания и даже намерения, что уже говорить о путях, которые бы привели его к вершине, коей, по разумению олигарха, Катилине виделось место в сенате. Таких людей стоило держать подальше от себя.
Марк Робертович медленно покачал головой, со вздохом поставил свою чашу на стол.
– Понятия не имею, зачем ты явился сюда, доблестный, не хочу…
– Ты прав, у нас мало времени, поэтому от пустой трепотни я сразу перейду к делу! – перебил Катилина, он насторожился и теперь осторожно подбирал слова.
Марк Робертович почувствовал, как вместе с этими словами римлянина во рту появился неприятный медный привкус. Он посмотрел на виллу. Стоило поставить в этом ненужном разговоре точку прямо сейчас, позвать ликторов и попросить Фроста выбросить отсюда наглеца. Крассовский уже был готов позвать Фроста, как из виллы наконец вышел раб, несущий на подносе новый кувшин с вином и чашу для Катилины.
– Эй, Агазон, вели Фросту…
– Агазон, почему ты так долго нес нам вино? – Катилина, не дожидаясь, пока раб подойдет к столу, выхватил у него с подноса кувшин и чашу. – Свободен, чего ты встал, если понадобится, Марк Лициний позовет тебя!
Крассовский недоуменно взглянул на Катилину, продолжившего трепаться.
– Выпьем? За твое сегодняшнее выступление в куриях Суллы? – вскричал римлянин.
Марк Робертович поколебался и все же взял чашу в руки. Стоило признать, что как бы ни противился олигарх, свою роль сыграла невидимая харизма интригана-оппозиционера. Любопытство взяло вверх. Чего такого хотел сказать ему Каталина? Какие слова еще не прозвучали? Крассовский кивнул Агазону.
– Можешь идти, – распорядился он.
Так уж и быть, Фроста он успеет позвать всегда. Сейчас же пусть Катилина выскажется. Луций Сергий явно пришел сюда не за тем, чтобы сотрясать своей болтовней воздух, он имел какое-то конкретное дело.
– Выпьем! – повторил Катилина.
– У тебя есть минута, после чего я позову охрану! – процедил Крассовский.
Катилина коротко кивнул и, не обращая внимания на то, что олигарх не хочет с ним чокаться, ударил своей чашей о чашу Крассовского и вновь одним глотком выпил вино. Марк Робертович только лишь смочил губы, поставил свою чашу обратно на стол.
– Знаешь, что, Марк, ты единственный из многих, кто не мешает фалернское в наши дни, за что тебе честь и хвала… – Катилина запнулся, с его лица в один миг исчезла улыбка. – Впрочем, речь сейчас не об этом. Наверное, ты уже понял, что я не просто так потратил столько усилий, чтобы найти тебя, Марк?
– Предположим, – коротко ответил Крассовский.
Катилина впился в Крассовского тяжелым взглядом.
– Если у меня есть минута, то все, что я тебе смогу сказать за это время, Марк, – вели собрать комиции завтра утром! Если ты еще не понял, что сенат водит тебя за нос, то я как человек, который все еще считает тебя твоим другом, наберусь наглости тебе на это указать, – отрезал он.
Марк Робертович вздрогнул. Слова Катилины прошибли его будто высоковольтный разряд.
– Что ты имеешь ввиду? – растерянно спросил он.
– Я имею ввиду, что ты опростоволосился, Марк. Думал, опытный волк, как Флакк, позволит тебе диктовать условия на чужой территории? Как бы не так? А как он упал в обморок! – Катилина ехидно оскалился. – Я бы не сумел так сыграть при всем желании.
– Объяснись! – Марк Робертович побагровел от гнева, завладевшего всем его нутром.
– Мое время истекло, не так ли, Красс?! – выдохнул Катилина.
– Неважно, останься и закончи свою мысль! Что ты имеешь в виду? – повторил олигарх. – Что значат твои слова?
Крассовский в этот миг готов был прикусить себе язык за сказанные слова, но
