Настроение сделалось еще более паршивым, когда с неба сорвались первые крупные капли дождя, упавшие на гриву Фунтика. Конь заржал, предчувствуя приближение грозы. Вскоре начался самый настоящий ливень, разом заставивший моих бойцов заткнуть рты. Я приказал искать укрытие и делать привал. В такую погоду существовал риск подхватить пневмонию, тогда как для меня было немыслимой роскошью терять своих людей. Да и прежде чем вернуться в лагерь, мне следовало многое обдумать. Сейчас, когда все пошло наперекосяк с самого начала, я не до конца понимал, правильными ли будут мои дальнейшие шаги, которые были обдуманы заранее. Не повторится ли оплошность? Что делать дальше, когда первая вылазка на латифундию поставила под сомнение состоятельность всего плана.
Только увидев невольников своими глазами, убедившись, что эти люди способны на многое, я понял, к какой ячейки общества они принадлежат. Я бы соврал, скажи, что не знал, с кем мне предстоит иметь дело, но поступок бывших рабов выходил за грани моего понимания. Интересно, как справились остальные? Хотелось верить, что у них все вышло с точностью до наоборот, а освобожденные из рабских оков люди присоединились к своим спасителям. Мысль о том, что что-то может пойти не так, я гнал прочь. Но другая мысль застряла занозой в моем сознании. Как поведут себя начальники отрядов, если столкнутся с ситуацией, подобной этой? Вопрос настораживал, а ответ, который я мог на него дать, пугал. Что если сегодня ночью я выпустил гладиаторов за стены лагеря, чтобы утопить апулийские латифундии в крови не только доминусов, но и рабов. Где была та невидимая грань, которая отделяла одно от другого? Стало не по себе, и я закутался в свой плащ. Как же хотелось верить, что произошедшее на вилле было всего лишь недоразумением или случайностью.
Когда копыта лошадей начали плюхать в разбухшей от ливня земле, мы наконец нашли место, чтобы переждать ливень. Остановились под кроной огромного дуба, было решено развести небольшой костер, чтобы согреться и перекусить. В небесах гремел гром, сверкали молнии. Гладиаторы, ругаясь на чем стоит белый свет, выжимали свои промокшие до ниточки плащи, доставали тормозки с перекусом, в которых хранился жесткий черный хлеб да соленое мясо. Желания есть не было, я не тронул свой тормозок, только безучастно осмотрел промокший под дождем хлеб и мясо.
– Что дальше, Спартак? – рядом со мной на корточки опустился Рут, в отличие от меня решивший перекусить.
Я смотрел на язычки разгорающегося пламени.
– Хреновенько вышло, да, Рут? – усмехнулся я.
– Хреновенько, – Рут с трудом выговорил новое для себя слово. – Наши не довольны, что ты не позволил расправиться с этой падалью. Приказ есть приказ, но тебе стоит объясниться, а не отмалчиваться. Думаю, они заслужили быть в курсе происходящего, – Рут пожал плечами. – Разве нет?
Не соглашаться с гопломахом было бессмысленно. Стоило набраться сил и поговорить со своими бойцами.
– Ты же сам сказал, кто присоединится к восстанию, если раб будет убивать раба? Что непонятного? – раздраженно спросил я.
Гопломах задумался, порылся в своем тормозке, извлек оттуда последние крохи съестного.
– Наверное, я скажу по-другому, Спартак, человек не станет убивать человека, но они не люди, Спартак, они превратились в животных! Римляне сделали из них тех, кем они являются сейчас.
– Ты уверен, что это сделали римляне? – я приподнял бровь.
Гопломах задумался, а потом покачал головой.
– Возможно, не стоило оставлять их в живых… – протянул я.
– Стоило, пусть теперь Лукулл сам разгребает свое говно, брат мёоезиец, – Рут пристально посмотрел на меня и осторожно спросил. – Ты же этого хотел, Спартак? Для того мы здесь?
Рут поднялся на ноги и вытер руки прямо о плащ.
– Ладно, не буду наседать на тебя, пойду потороплю бойцов. До рассвета не так много времени, как кажется, – он запнулся, проводил взглядом мелькнувшую на небесах молнию. Раздался раскат грома, и гопломах поежился. – Не хотелось бы скакать по такому дождю, но будет неправильно, если мы не вернемся в лагерь до рассвета!
Я не ответил, только полез в свой тормозок за куском вяленого мяса и сухарем. В голове крутились слова Рута о Лукулле и судьбе освобожденных с виллы невольников.
* * *Сегодняшний вечер предзнаменовался стать настоящим праздником для тех, кого в Риме называли плебсом. Луций Катилина обещал в кратчайшие сроки устроить все таким образом, чтобы самые бедные и обездоленные жители Рима запомнили пир Красса как самый щедрый за всю историю вечного города. Смеркалось. На Форуме было полно народу, и, как было принято говорить в таких случаях, на площади яблоку негде было упасть. Марк Робертович не жалел никаких средств и велел Катилине развернуться на широкую ногу. На площадь вынесли торговые лавки, которые буквально ломились от изобилия представленных на них яств. Рабы, приставленные к лавкам, раздавали горожанам свежеиспеченный хлеб, жареную свинину и разливали дармовое вино. Рядом ломились лавки, полные бесплатных фруктов, которые телегами свозились к площади с прилавков торговцев на близлежащих улицах. Крассовский своей невиданной доселе щедростью сметал подчистую запасы городских торговцев на недели вперед, туго набивая их карманы серебром.
На площадь были приглашены поэты, попросившие за свое выступление приличный гонорар. Крассовский, не торгуясь, выкупил всех до одного гладиаторов из столичных школ и устроил гладиаторские бои, туда ломанулась целая куча народа. Набралось двести пятьдесят пар, и Катилина тут же во всеуслышание заявил, что это те самые восставшие гладиаторы, которые посмели противиться величию Рима. Те, кому не досталось места на гладиаторских выступлениях, не без интереса наблюдали за игрой римских театральных актеров. Свои лучшие выступления показывали мастера мим, играли сатуры и ателланы. На главных помостах играли драматические представления. Простой люд с удовольствием смотрел комедию, у подмостков, где играли трагедию, было не так многолюдно. Те же, кто помладше, вовсе предпочитал театру музыку, отплясывая под ритмы рабских оркестров и задорно хлопая в ладоши.
Со всех углов и улочек города, глашатаи созывали люд на праздник «Великого Марка Красса». С каждой выпитой чашей вина, с каждым павшим в бою гладиатором горожане буквально сходили с ума и верещали от восторга. Вскоре послышались первые восторженные выкрики, восхваляющие имя претора. Видя охватившее людей безумие, Крассовский довольно потирал руками. Улыбался Катилина, собственно говоря, организатор и, если так можно сказать, виновник этого торжества. Изюминкой всей этой развернувшейся на площади вакханалии должно было стать выступление Крассовского перед народом, который, напоенный вином, накормленный дармовым хлебом и мясом, теперь готов был внимать каждому слову олигарха.
Праздник нового народного любимца Крассовского стал поперек горла сенаторам, которые к моменту начала гуляний уже были готовы созвать комиции. Марк Робертович прогуливался по площади Форума, когда увидел небольшую группу сенаторов
