— Ты проходи, — пригласила Антонина, — чего стоишь в прихожей?
Ксения послушно прошла в комнату, тесно заставленную мебелью, потому что Антонина любила покупать новые вещи, но не могла заставить себя расстаться со старыми.
На тахте, зажатой между двумя буфетами — старым и новым, лежал Антонинин муж Геннадий, такой же сухой, жилистый и длинноносый, как Антонина, и, закрыв голову газетой, делал вид, что спит, надеялся, что его не тронут и уйдут в другую комнату.
— Вставай, — сказала строго Антонина. — Развлекай гостей. Я пойду чай поставлю. Нет хуже, чем гость не ко времени. А твой-то где?
— Со мной, — лукаво ответила Ксения.
— А, — согласилась Антонина, которая, как всегда, слушала плохо и была занята своими мыслями. — Никогда он ко мне не приходит. Брезгует. Ты вставай, Геннадий, вставай.
И Антонина ушла на кухню, оставив Ксению на попечение мужа, который так и не снял с лица газеты.
В другой раз Ксения, может быть, и обиделась бы, ушла. Но сейчас понимала, что явилась к людям, когда не звали, а потому сама виновата. Но желание удивить родственников подавило все остальные чувства, так что Ксения послушно уселась за стол, поставив сумку рядом с собой на скатерть.
Минут через пять, в течение которых в комнате царило молчание, нарушаемое лишь демонстративным посапыванием Геннадия, вернулась Антонина.
— Так и знала, — сказала она. — Ты, глупая, сидишь, словно клуша, а мой изображает из себя спящую красавицу. Ну, уж это слишком.
Антонина, быстро и споро накрывая на стол, выкроила секунду, чтобы потянуть мужа за ногу.
— А, племянница, — произнёс Геннадий, словно и в самом деле только проснулся. — А где Корнелий?
— Здесь он.
— Ага. — Геннадий в одних носках подошёл к столу и сел напротив Ксении. — Я тоже по гостям ходить не терплю. Всё это сплошные бабские разговоры. Нет, меня не затянешь. А Корнелия за его упрямство даже уважаю.
Корнелий пошевелился в сумке, отчего та вздрогнула, а Ксения подвинула её к себе.
— Шшшш! — велела она строго.
— Чего? — удивился дядя Геннадий.
— Не тебе, — сказала Ксения. — Это я Удалову.
Удалов больше не двигался. Он испугался, что его будут показывать, а это было унижение хуже смерти.
Тут Антонина принесла самовар. Сели пить чай.
— Ты сумку со стола убери, — сказала Антонина племяннице. — Не дело сумку на столе держать.
Ксения улыбнулась, но сумку убрала, поставила на пол, между туфлями, чтобы кто случайно не задел, потому что очень любила своего Корнелия.
От толчка Корнелий пискнул: «Ой!».
— Всё-таки, — сказала Ксения сладким голосом, чтобы заглушить крик мужа, а также навести разговор на нужную тему, — всё-таки, будь моя воля, я бы мужиков далеко не отпускала. Ну, отработал, пришёл домой, а дальше — никуда.
— Всю жизнь мучаюсь, — ответила Антонина в сердцах. — Всю жизнь.
— Это есть спесь и тщеславие, — рассудил дядя Геннадий. — Ты нам по маленькой не поставишь по случаю праздника?
— Молчи, — ответила Антонина. — В одиночестве пить — алкоголизм. Сам же читал в журнале «Здоровье».
— Если по маленькой — не алкоголизм, а удовольствие. Ведь и Ксения не откажется. Не откажешься, Ксюша?
Дядя Геннадий глядел на племянницу с надеждой.
— Не откажусь, — ответила Ксения. — И Корнелий не откажется.
Тут тётя Антонина не выдержала.
— Ксюша, ты здорова? — спросила она. — Если что, аспирину дам. Я же заметила, думаешь, глухая? Ты всё твердишь — со мной Корнелий, рядом Корнелий. А мы-то видим, что нет его. Ты говори всю правду. Может, ушёл совсем? Может, что случилось? Может, кого ещё нашёл?
— Ой нет, тётя Антонина. — Ксения так и лучилась удовольствием. — Только с мужем обращаться надо уметь. Вот ты всю жизнь прожила с дядей Геннадием, а он тебя избегает.
— Я бы от неё в Австралию убежал, к антиподам, — подтвердил Геннадий. — Может, ещё завербуюсь на Сахалин.
— Молчи, — ответила Антонина. — Всё равно выпить не дам.
Потом Антонина обернулась к племяннице и произнесла назидательно:
— Мужчину не удержишь. Мужчина — такое дикое животное, что требует свободы. Так что привыкай. К себе его не привяжешь и в сумку не положишь.
— Это точно, — сказал дядя Геннадий.
Наступил миг Ксениного торжества.
— Кто не положит, — проговорила она, — а кто и положит.
С этими словами она достала сумку из-под стола, поставила её рядом с чашкой и сказала, расстёгивая:
— Может, тётя, Корнелию чайку нальёшь? А то он у меня не ужинавши.
Она извлекла из сумки сопротивляющегося нагого человечка и двумя пальцами поставила на стол.
— Вот он, мой ласковый.
Ласковый стоял согнувшись, стеснялся и готов был плакать.
— Господи, — всплеснула руками Антонина, — ты что же с мужем сделала, безобразница?
— Уменьшила его, — ответила Ксения, — до удобного размера, чтобы носить с собой и не расставаться в выходные дни. Добрые люди помогли, дали средство.
— Так нельзя, — сказал Геннадий. — Это уж слишком. Если вы, бабы, будете своих мужей приводить в такое состояние, это вам даром не пройдёт.
— Не пройдёт! — закричал комаром Удалов. — Я требую развода! При свидетелях!
— Не спеши, — остановила его рассудительная Антонина. — Ты у своих, не опасайся. Мы тут в семье всё и уладим.
Потом она поглядела на Ксению с укоризной:
— Ну зачем ты так, Ксюша?
Мужчине перед людьми стыдно.
Ему на службу идти, а как он, такой жалкий, на службу пойдёт?
Кто его слушаться будет? А если его завтра в горсовет вызовут?
— Я требую развода! — настаивал Удалов.
Он забыл о своей наготе и бегал между чашек, норовя прорваться к Ксении, а Ксения отодвигала его ложкой от края стола, чтобы не свалился.
— А ты помолчи, — сказала ему Антонина. — Прикрой стыд. Не маленький.
Удалов опомнился, метнулся к чайнику с заваркой, но укрыться за ним не смог, в полном отчаянии схватился за край пол-литровой банки с вареньем, подтянулся и перевалился внутрь.
— Не беспокойся, тётечка, — сказала Ксения, следя, чтобы Удалов не утонул. — Это только на выходные и на праздники. С понедельника он придёт в обычное состояние.
— Не одобряю. — Антонина многого не одобряла.
И шумела Антонина не из любви к Удалову, не из жалости, а из боязни всякого новшества, пускай даже на первый взгляд новшества, удобного для женщин.
— А ты вылезай, — строго сказала Антонина Удалову. — После тебя продукт придётся выкидывать.
— А ты вынь меня, — пискнул Удалов. — Я же сам не вылезу.
Голосок у него стал слабенький, еле доносился из банки.
— Пчела! — закричал Удалов.
Пчела и в самом деле кружилась над ним, примериваясь. И спокойно могла бы закусать Удалова до смерти. Теперь ему многое грозило смертью.
Ксения вскочила, достала платок и стала гонять пчелу, а Антонина чем больше смотрела на это безобразие, тем больше сердилась, мрачнела и даже совсем замолкла, как пар в котле, прежде чем произойдёт взрыв.
Чувствуя это и не желая терять времени понапрасну, дядя Геннадий тихонько встал из-за стола, подмигнул Удалову, к которому проникся сочувствием, на цыпочках отошёл к буфету, открыл его и налил из графина
