Бежать было легко и трудно одновременно. Легко – потому что ноги словно двигались сами, да и выбирать, в какую сторону двигаться, тоже не приходилось, все уже выбрали за него, без участия сознания. Но в этом и состояла главная трудность. Даже не трудность, пожалуй, – что тут трудного, не думать-то? – а проблема, неприятие подобных действий тем самым сознанием. Раньше в своей жизни Аникей Александрович привык руководствоваться именно собственным разумом, принимая решения, бежать ему куда-то или не бежать, а если и бежать, то куда именно. А теперешняя ситуация его и напрягала, и откровенно пугала. Да и как можно было не бояться; ведь некая сила тебя заставляет нестись сломя голову, а потом, возможно, настойчиво предложит повеситься на ближайшем дереве. Или выдавить себе глаза – зачем они, если тобой управляют извне?
Но трудность в его положении все-таки тоже присутствовала. Сначала Аникей ее не ощущал, но чем дальше бежал, тем сильнее стал чувствовать усталость. Ну, правильно! Двигались-то ноги сами, но тем не менее это были его ноги, его тело. Ученый где-то читал, что в процессе бега участвуют практически все группы мышц. А если учесть, что последний раз он их более-менее активно напрягал на занятиях физкультурой, когда учился в институте, то удивляться быстро нарастающей усталости, боли и одышке не приходилось. Ему бы присесть отдохнуть… А еще лучше – прилечь. Но куда там! Даже снизить скорость доцент Тавказаков не мог. «Интересно, – уже почти безразлично подумал он, – а если я подверну ногу? Или растяну, порву связку, мышцу, чего еще там?.. Меня все равно будут заставлять бежать?.. Но если я физически не смогу даже стоять, все равно буду дрыгать ногами лежа?» Тут он вспомнил, как недавно корчился, лежа на полу пещеры, Грибок, и сам же себе ответил: «Да, буду лежать и дрыгать. Им по хрен, здоров я или нет, полон сил или подыхаю от усталости, есть у меня вообще долбаные ноги, или их отгрыз какой-нибудь «звездочет», «счетовод», «главбух», работник финансово-кредитной системы»…
Аникей поймал себя на том, что начинает бредить наяву. И с тоской вдруг подумал: «Лучше бы он и правда мне ноги откусил, а не палец!..» Подобная мысль испугала его, и на время он даже забыл об усталости, но этот момент был мимолетным; вскоре она навалилась на него с такой силой, что ученый осознал: еще чуть-чуть – и попросту не выдержит сердце.
Стоило так подумать, как ноги с бега перешли на шаг. Тавказаков ощутил столь огромное облегчение, что был не в состоянии рассуждать, почему так произошло. Хотя на самом-то деле логично было предположить два варианта: либо те, или то, что заставляло ученого бежать, «отменило» его возможную смерть, чтобы не лишиться «солдатика», либо место назначения было уже достаточно близко, чтобы дать этому «солдатику» немного отдышаться перед боем.
Вероятно, работали обе версии, а вскоре начавший приходить в себя Аникей Александрович услышал многочисленные людские голоса, покашливание, смех.
Сначала, забыв об усталости, обрадованный ученый заспешил к ним, но тут же спохватился и замер на месте. Да, он сумел остановиться, но в тот момент этого не осознал. Его стал тревожить вопрос: кто эти люди – сталкеры или «урфины»? Логика подсказывала, что, скорее всего, первое; «инкубаторские» бойцы вряд ли общались бы так непринужденно и открыто. Во всяком случае, смеяться они, по мнению доцента, вообще не могли в принципе. Но даже если это были сталкеры, то как они отнесутся к появлению незнакомца? Или же здесь, в этой учебной Зоне, их было слишком много, чтобы знать в лицо каждого? Но даже если так, ему ведь рассказывали, что сталкеры из разных группировок зачастую ведут себя по отношению друг к другу враждебно. Не наваляют ли ему сейчас, если он к ним выйдет?.. Но с другой стороны, рассуждал Аникей, всех их, включая его самого, притащили сюда, чтобы драться с «урфинами». И если он будет сторониться сталкеров, то ему уж точно «наваляют», только не обычные люди, пусть даже грубые и озлобленные, а специально «заточенные» на боевые действия бездушные создания. Причем, с огромной вероятностью, «наваляют» так, что он не то что пальчика лишится, а, возможно, от него один только пальчик и останется. Обрубочек. Пенечек.
И Аникей Александрович, решив, что никакой он сейчас не доцент Тавказаков, а самый что ни на есть сталкер Беспалый, решительно двинул к «своим», в последний момент с оптимизмом подумав, что и впрямь может найти там своих, а это меняло бы расклад совсем уже в иную сторону. Ведь рядом со Злыднем, Брюлем и Колычем он чувствовал бы себя почти в безопасности. Во всяком случае, даже умереть в кругу знакомых не столь тоскливо и страшно.
Беспалый направился в сторону густого подлеска, из-за которого и раздавались голоса. Ему отчетливо послышался «ёш» Колыча, и, окончательно воспрянув духом, новоиспеченный сталкер помчался к друзьям. Но выбежав из-за кустов, он своих знакомых не увидел. Может, они и были где-то там, дальше, поскольку кучковавшегося по двое-трое-четверо народу на обозримом пространстве хватало, только поблизости, насколько сумел осмотреться Аникей, находились совсем незнакомые люди. Что ему сразу бросилось в глаза – почти все сталкеры были одеты во что угодно, но только не в тот «наряд арестанта», что красовался на нем самом. Впрочем, он увидел поодаль несколько человек в похожей одежде, но она выглядела изрядно потертой и жеваной, впервые надетой явно не сегодня и не вчера. Он же чувствовал себя, словно гробовщик на собрании клоунов. Разумеется, на него сразу обратили внимание. И, разумеется, как и подобает клоунам, принялись острить.
Первыми за него взялись два стоявших к нему ближе всех сталкера. Один был коротко подстрижен и зарос черной щетиной так, что голова его казалась шерстяным шариком. Второй, напротив, был полностью лысым, что будто бы даже нарочно и демонстрировал, то и дело снимая кепку и почесывая блестящий затылок. Аникей про себя так и назвал их: Щетинистый и Лысый.
– О! Смотри, – сказал напарнику Щетинистый, – новенький!
– Ага, только что от мамочки, – хохотнул Лысый.
– Не-е, это-во, ты че, это уже большой мальчик.
– Точно мальчик? Не девочка? Что-то рожица больно уж гладенькая да глупенькая.
– Ага, – восторженно хрюкнул Щетинистый. – Такой, это-во, глупый, что до Зоны ничем не увлекался.
Тут они оба заржали, о чем-то понятном только им. Скорее всего, вспомнили какой-нибудь случай или вовсе анекдот. Лысый с готовностью подхватил:
– Что, совсем ничем не увлекался? Даже по девочкам не ходил?
– Не-а! – радостно замотал головой Щетинистый.
– И даже, что ль, желания не возникало?
– Возникало, ты че! Всю дорогу, это-во.
– Так чего же тогда не ходил-то?
– А его жена не пускала.
– Точняк!
