– Заметано, кэп, – согласился Семен, а якуты важно закивали.
Ничего-ничего, он им устроит провокацию, после которой олени и лайки отправятся исследовать глубокий космос.
Без скафандров.
* * *Вновь колонисты напомнили о себе через сутки после взлета, когда остались позади внутрисистемные маневры и «Свобода» легла на курс. Десять дней, если без происшествий, – и они окажутся рядом с гаммой Летучей Рыбы, вокруг которой вращается Хель.
Нордстрем как раз побросал баскетбольный мячик в спортзале, принял душ и в приятном расположении духа зашел в рубку, чтобы проверить, как там дела…
И тут его вызвал Куниц.
– Э, капитан… – сказал боцман, и голос его прозвучал без обычной уверенности. – Нас тут, это… на торжество зовут…
– Какое торжество? – не понял Нордстрем.
– Как бы банкет… поесть-выпить… Семен этот. Говорят – приходите, кто хочет. Прямо сейчас.
Капитан задумался – обычно колонисты в полете вели себя тихо, кто страдал от «судорог вакуума», кто молился, кто из последних сил наслаждался благами цивилизации. Торжеств не затевали и тем более не приглашали на нее членов команды.
Отказать?
– Говорят, что обидятся, – добавил Куниц, наверняка угадавший мысли начальства. – Что отец Васильевич нас анафеме предаст, а этот, с бубном, злых духов натравит, и вообще, – и он добавил несколько любимых ругательств.
– Ладно, – сказал Нордстрем. – Пойдем втроем. Ты, я и Монтобелли.
Врач на борту – человек уважаемый, да и выглядит миниатюрная итальянка так, что посмотреть приятно.
– Так точно, – отозвался боцман. – Пассажирская едальня, я вас у входа жду.
У дверей огромной, на пятьсот человек, столовой капитана встретили: Куниц в парадной форме, Монтобелли, хмурая по причине того, что ее непонятно зачем вызвали в неурочный час, а также рыжий Семен, улыбавшийся от уха до уха.
– Итак, гости дорогие, – улыбнулся он, – проходите. Отсель грозить мы будем шведу!
– Это к чему? – Нордстрем вскинул подбородок.
– Да так, цитата, – отозвался Семен. – Заходи, кэп.
Столы были составлены вместе, так что вышло нечто вроде огромной подковы, их сплошь покрывали блюда, миски и подносы. Вперемешку сидели мужчины и женщины – разные обликом, от высоких и светловолосых до маленьких и узкоглазых. Меж современных одеяний встречались пышно отделанные мехом и бисером не то платья, не то накидки с рукавами.
Выделялся необычайно серьезный Урсун, сиял красной рожей отец Васильевич.
– Вот сюда, на почетные места, – приговаривал Семен. – Во главе стола, вот, ха-ха. Кумыс налит, закуска готова…
– Кумыс? – спросил Нордстрем.
– Напиток такой из кобыльего молока, – объяснил рыжий. – К нему строганина. Отличный хаан, кровяная колбаса. Моржовое мясо с мать-и-мачехой… Объедение!
Монтобелли издала приглушенный писк, и только в этот момент капитан вспомнил, что она из веганов и что при виде кусочка рыбы или куриного яйца с ней делается истерика! Вот сейчас она заорет, или ее стошнит прямо на праздничный стол…
– Не плачь, красна девица. – Семен аккуратно придержал итальянку за талию, а затем и вовсе хлопнул по ягодице так, что раздался звонкий шлепок. – Мы тя не обидим!
Нордстрем подобрал отвисшую челюсть.
Это же сексуальные домогательства, за них положено немедленно подавать в суд! Чтобы преступника неизбежно приговорили к штрафу, принудительному лечению, а то и посадили на пару лет!
Но Монтобелли от изумления лишилась дара речи, безропотно позволила усадить себя за стол, да еще и взяла фужер с белым напитком – видимо, кумысом, – и сделала несколько глотков.
Место Нордстрему отвели рядом с отцом Васильевичем.
– Ну что, выпьем, нехристь? – предложил тот, поднимая стопку. – За Полтаву.
– А что это?
– Не важно, – отозвался священник.
От водки Нордстрем отказался, но кумыс попробовал, и тот ему, что удивительно, понравился. Как и якутская лепешка, и строганина, и даже чохочу – особым образом приготовленная печень.
Семен произнес тост «за доблестный экипаж «Свободы», и Нордстрему пришлось отвечать. Потом слово взял Урсун и долго о чем-то говорил, не меняясь в лице и не жестикулируя.
Только тут капитан заметил, что в углу стоит некая штуковина из досок: конус с изогнутыми отростками, покрытыми изображениями птиц и животных, увенчанная крохотным солнышком.
– Это Аал Луук Мас, Великое Гигантское Дерево, – сообщил отец Васильевич, заметивший удивленный взгляд Нордстрема. – Языческое мракобесие, помилуй Господь.
Он перекрестился и вылил в глотку очередную, неизвестно какую по счету стопку.
Кумыс пился легко, словно вода, но хмелил, как вскоре стало ясно, похлеще вина. Монтобелли, кокетливо улыбаясь, болтала с Семеном и лопала костный мозг оленя, будто спаржу, австро-венгерский Куниц держался молодцом, но бросал пламенные взгляды на сидевшую рядом с ним женщину совершенно невероятных габаритов, светловолосую, с толстой косой.
На какое-то время Нордстрем вырубился, а включившись, осознал, что сидит, опершись бакенбардой на руку, и слушает то, что ему обстоятельно, со смаком рассказывает отец Васильевич:
– …нельма годится или же таймень. Сразу, как ее разделываешь, кровь сливаешь. Взбиваешь, соль кладешь, пряности всякие… пузырь рыбий промываешь и наполняешь. Завязать ниточкой и поварить, только чтобы кипело не сильно… Это ж сплошь витамин!
Нордстрем кивал, не очень понимая, о чем вообще речь.
Но к собеседнику он в этот момент испытывал глубочайшую, искреннюю симпатию и готов был согласиться со всем, что тот скажет.
Дикие якутские колонисты начали капитану нравиться.
* * *Вид у боцмана, явившегося на очередной доклад, оказался несколько помятый, и рапортовал он не бодро и четко, как обычно, а мямлил, сбивался и повторял уже сказанное. И что самое удивительное – вообще не ругался, будто забыл любимые словечки.
– Куниц, черт возьми, что случилось? – спросил не выдержавший Нордстрем. – Пили мы два дня назад, похмелье давно выветрилось. Что с тобой?
Обитатели Якутии, решившие перебраться на Хель, все это время проблем не создавали, и даже живность вела себя тихо, ну а к запаху навоза и шерсти, заполнившему третий трюм, капитан на удивление быстро привык.
– Виноват, – отозвался боцман, мучительно краснея. – Тут это… все такое… Анна…
Порывшись в памяти, Нордстрем обнаружил, что имя принадлежит громадной даме, на вечеринке сидевшей рядом с Куницем.
– Так она же женщина, – произнес он недоверчиво.
Боцман побагровел еще сильнее, но взгляда не отвел.
– Она лучше любого мужика, – сказал он. – Только вы… это… никому не говорите. Нашим. Ладно?
Ну да, отступников меж гомосексуалистов – а их в команде с дюжину – не жалуют, запросто обструкцию могут устроить.
– Хорошо, – пообещал Нордстрем. – Только чувства чувствами, а чтобы служба! Понятно?!
– Так точно! – гаркнул Куниц.
Капитан собрался было вернуться к боцманскому докладу, но тут в ухе у него пискнуло, и раздался голос стоявшего вахту штурмана:
– Нас перехватывают! – Сегодня Фернандао принадлежало к мужскому полу, но звучало как баба на грани истерики. – Атака с кормы! Что нам делать?! Что делать?!
– Успокоиться! – ответил Нордстрем. – Действовать по инструкции! Поняли меня?! Синхронизируемся и допускаем пиратов на борт!
Подкол – не военный корабль, оружия на борту у него нет, даже ручного.
Но двигается он при этом так быстро, что перехватить его случайно невозможно. Чтобы оказаться рядом на нужной скорости, космическим разбойникам нужно знать курс.
Значит, кто-то с Земли, из колониального управления или
