Потом она спрашивает меня про кольцо, то, что я ношу на шнурке, и меня накрывает ярость. Когда кто-то спрашивает про него, то такое со мной происходит всегда. Есть секреты, более грязные или более хрупкие, те, что предпочитаю держать при себе.
Но когда прижимаю её к стене, я чувствую, как Пенни дрожит. Смотрю на неё, в горящие глаза, губы, словно цветок, и её грудь, поднимающуюся в рваном дыхании и... мне становятся неважными все мои секреты и кольцо. Я только знаю, что хочу поцеловать её. Слегка её облизываю, срываю эти свежие лепестки кончиком своего языка и очень хочу войти внутрь. Чёрт, я хочу попасть внутрь во всех смыслах.
Не должен поддаваться этому желанию. Это всё бессмысленно, это похоже на опьянение от алкоголя и наркотика, словно меня трахнули, даже если я не пью и не курю ничего странного много лет, и никто и никогда меня не трахал. Не могу пробовать целовать такую и чувствовать шум в ушах, уплывающий из-под ног пол, и член, который просит меня, умоляет меня, пытает и превращается в каменного монстра. Я должен найти решение: или я ухожу или делаю. Позднее, возможно, после того как я её трахну, и избавлюсь от желания, я начну думать о ней, как о киске без лица и без имени.
Глава 13
У Пенни не хватило бы денег, чтобы купить новое платье, а закладывать в ломбард ей больше было нечего. Пришлось выкручиваться.
К счастью, в шкафу у бабушки висело много старых платьев, которые она могла одеть. В моду начали возвращаться пятидесятые? Ну, тогда у неё будет абсолютно оригинальный комплект из пятидесятых, а не улучшенная и скорректированная имитация.
Слава Богу, у неё и Барби был один размер и когда она примерила платье перед зеркалом, то увидела в нём свою бабушку в молодости – худую и маленькую девочку-шалунью, но с более короткими и более причудливыми волосами и менее спонтанной улыбкой.
Платье солнечно-жёлтого цвета, было узким в талии и с широкой юбкой, похожей на перевёрнутый колокольчик, с тремя нижними юбками из органзы, которые щекотали ноги и тихо шелестели, в случае, если кто-то попытается их поднять. Эта нежная и грубая мысль, повернула её размышления к Маркусу, к тому поцелую-не поцелую, который, больше походил на вторжение в личное пространство, чем на поцелуй или на наказание за её греховное любопытство. Что было такого секретного в этом кольце, завязанном на кожаный шнур?
У неё создалось лёгкое впечатление, что он начинает её ненавидеть, даже если и не понимала почему. Во время последующих ночей, тех, что предшествовали вечеринке, сопровождая Пенни домой, чтобы заработать свои еженедельные пятьдесят долларов, Маркус применил на практике терапию полного безразличия. Она даже не пробовала разговаривать с ним, и они шли рядом как две немые и немного злые статуи. Каждый прятал руки в своих карманах и Пенни, иногда наблюдала за ним краем глаза и спрашивала себя: был ли он с другими на задворках дискотеки? Отдавал своё тело кому-то случайному? Что он чувствовал, когда делал это, а главное что чувствовало его сердце в такие моменты? И потом спрашивала себя, что было написано в письме, адресованном Франческе, и когда он обращался к своей женщине, то возможно, его душа начинала трепетать и разговаривать, а не тихо ненавидеть, как зарезервировано для неё?
Она задавала все эти вопросы и чувствовала себя грустной, отвергнутой, словно остатки старого хлеба, которые никогда даже не попробуешь откусить, потому что хлеб без ничего, не имеет никакого вкуса.
✽✽✽Пока она готовилась к походу на вечеринку, у Пенни появился огромный соблазн вообще туда не ходить. Какой смысл? Маркус игнорировал её, вероятно и на вечеринке будет вести себя ужасно, доказывая всем, что это лишь жалкая фальшивка, и её желание подняться на ноги, превратится в глубокое падение.
Она внимательно посмотрела на себя. Платье хорошо сидело на фигуре, и было довольно грациозным. Свои волосы Пенни собрала обручем со стразами, так же принадлежащим бабушке, настоящий винтаж, который убирал назад её чёлку с розовой прядью, со временем становившийся все бледнее и бледнее. Она производила впечатление милой, не «горячей штучки», как выражался Маркус, но и не выглядела отвратительно. И, тем не менее, она чувствовала себя подавленной.
«Мне пришлось отпроситься с работы ради тупой вечеринки, на которой, уверена, я опозорюсь. А если я никуда не пойду, всё равно не думаю, что они заметят моё отсутствие».
Но когда она вышла из комнаты, в туфлях на каблуках в белую и жёлтую клетку, то обнаружила в квартире Маркуса, которого впустила бабушка, даже не предупредив её, отчего Пенни чуть не упала на пол, как оступившийся цирковой акробат.
— Боже, как ты красива, любовь моя! — трещала с искренней любовью бабушка.
Пенни на этот комплимент ответила улыбкой, наполненной ответной любовью. Она была уверена, что даже если бы она вышла из комнаты, одетая в костюм банана, Барби всё равно посчитала бы её красавицей. Маркус, наоборот, не выглядел склонным дарить какой-либо комплимент и, по правде говоря, какой-либо взгляд. Она же напротив, хорошо его рассмотрела. Невозможно смотреть на него и не почувствовать, где-то в глубине самой себя, головокружительную мёртвую петлю сделанную сердцем.
Он был одет в тёмно-серые джинсы и жемчужного цвета свитер, из тонкой шерсти, с V-образным вырезом, который подобно гидрокостюму, плотно прилегал к его телу.
Виднелись некоторые из его тату, те, которые покрывали шею, придавая этому участку кожи опасный шарм. На ногах у него были одеты ботинки в байкерском стиле, устрашающего вида, чёрные и низкие. В завершении комплекта он одел длинное
