И что делать?
Лунатизм лечить? Знать бы, как еще лечится… или… я кивнула: что бы ни собиралась эта красавица сделать, остановить ее я всегда успею, а посмотреть не мешает. Ей-то все равно, она меня в упор не видит. Чтобы убедиться, я подошла вплотную и ткнула пальцем в плечо.
– Он меня ждет, – сказала лунатичка, повернувшись ко мне, и такой счастливой улыбкой одарила, что у меня мурашки по коже побежали.
По ней определенно местная психушка плачет.
– Раз ждет, – сказала я, отступая на шаг, – иди.
– Иду… мы поженимся и будем счастливы… будем жить долго-долго…
– Ага, пока не умрете, – буркнула я, хотя не была услышана.
Девочка – а она оказалась совсем юной, ребенком почти, – кивнула и, танцуя, напевая что-то под нос, двинулась дальше.
Выше.
Пролет.
И еще один. И та же вязкая неестественная тишина, и остановка, и бледная ручка, которая застыла в воздухе, а девушка вдруг остановилась, будто в кукле завод закончился. Я коснулась хрупких, каких-то полупрозрачных пальчиков, перехватила запястье, проверяя пульс.
Есть.
И бешеный. За сотню точно…
– Надо идти, – она вдруг встрепенулась.
Глаза.
Зрачок расплылся, почти вытеснив радужку. Она вряд ли что-то видит.
И понимает.
– Надо – иди, – я с некоторой опаской выпустила руку. Ничего, молодая и сердце крепким быть должно, выдержит. А если вдруг… буду спасать и надеяться, что дар мой – не чужая фантазия.
– Он ждет.
– Кто? – если эта лунатичка худо-бедно способна говорить, то стоит ее порасспрашивать.
– Айзек.
– Ты его любишь?
Выше.
И еще раз выше… и кажется, до самой крыши… ага, а вот и железная лесенка, и дверь, которой, если я что-то понимаю, полагалось быть запертой, но она открывается от легкого толчка. На крыше гуляет ветер, и мне, одетой не по погоде, становится холодно, что уж говорить об этой красавице, у которой весь наряд – кружевная ночнушка и трусики. Но она с легкостью выпархивает на мокрую крышу и, раскрыв объятья ветру, смеется.
– Ты здесь?
Удар ветра едва не опрокидывает меня. Он, поганец, норовит развернуть, столкнуть меня в проем двери, ведь здесь, наверху, я лишняя. Безумие – вещь глубоко индивидуальная, свидетелей не терпит, а уж тех, кто вмешаться норовит, и подавно. Пока я боролась с ветром, девица добралась до края крыши.
Э, нет, так не пойдет.
– Кыш, – рявкнула я, и ветер притих.
Испугался?
Нет, не стоит очеловечивать стихию… и безумие это, полагаю, наведенное.
– Эй, ты, – я окликнула девчонку, которая, встав на край парапета, что-то сосредоточенно разглядывала внизу. – Слезь оттуда немедленно!
– Он меня ждет!
– Неправда.
– Он меня любит! – она протянула руки кому-то, кого я не видела. – Только меня…
– А еще меня…
Я успела добраться.
Я сумела.
Я не знаю как, но сумела… крыша мокрая, скользкая, а у меня тапочка слетела, но на тапочку плевать, и на дождь, который хлестал наотмашь плетью… и, кажется, вода была горькой, а мыслей в голове слишком много и все какие-то дурацкие.
Но я сумела.
Я схватила ее за мокрый рукав и сдернула с треклятого парапета, и мы обе плюхнулись в лужу, а девица завизжала, яростно, обиженно. Она оказалась вдруг сильной, слишком сильной для хрупкого такого тельца. И я честно пыталась ее удержать, только…
Скользкая.
И гибкая.
И с острыми коготками, что впились в мое лицо, и с ненавистью, выплеснувшейся вдруг на меня, и, пожалуй, именно она заставила на мгновенье ослабить хватку. И этого оказалось достаточно, чтобы девица вырвалась. В моих руках остались лишь пряди волос, а она взлетела на парапет…
И я вновь успела.
За волосы.
Без жалости, и… потом пожалею, когда очнется.
Я скинула ее, понимая, что не удержу, и, когда она, устав бороться, просто решила меня обойти, подняла швабру.
Нехорошо бить людей по голове, но от сотрясения ее вылечат.
Надеюсь. Звук получился звонкий, деревянный, а девица, покачнувшись, осела на крышу.
Твою ж…
В следующий раз не буду читать на ночь подозрительных книг. И в туалет схожу заранее.
Я стерла рукавом воду с лица и, наклонившись, проверила пульс. Живая… пока живая… надеюсь, местные приведут ее в сознание. Если там есть во что приводить.
Я села на красавицу, которая изрядно подрастеряла красоты. Руки дрожали. Ноги тряслись. И как эту несчастную с крыши стащить, я не представляла.
Как-нибудь…
Глава 24
Двумя часами позже я сидела в кресле, укутанная в два пледа, вцепившись в чашку с кипятком. Чашка приятно грела руки, а я все равно дрожала и ждала…
Ждала…
Ждала… Когда кипяток почти остыл, а терпение мое, которого никогда-то не было много, иссякло, хлопнула дверь и в приемном покое появился санор Альгер. Выглядел он как человек, которого среди ночи выдернули с постели, – взъерошенно и раздраженно.
– Опять вы? – поинтересовался он, и не пытаясь казаться дружелюбным.
– Опять я. А вы допрашивать?
– Допрашивать.
Он покосился на вторую дверь.
– Мастер сказала, что… у меня тяжелая рука, а еще ее чем-то накачали, только непонятно, магией или зельем каким-то… мастер возьмет анализы. Она работает, а я вот…
Чай был горьким.
Желудок заурчал, напоминая о булочке, которая осталась где-то там, в уютной моей комнате. Тут и думать нечего, быстро не отпустят. Санор же, устроившись в кресле мастера Варнелии, произнес:
– Рассказывайте.
Я и рассказала.
Скрывать мне было нечего.
Меня слушали внимательно. Очень внимательно. Настолько, что как-то неудобно даже стало. А дослушав, приступили к расспросам…
Отчего я проснулась?
Возможно, какие-то звуки или запахи?.. И как долго шла до туалета? Сколько провела времени внутри? Почему не вернулась сразу? На что были похожи ощущения? И как мне удалось не уснуть? Зачем я захватила швабру? Почему не подняла тревогу?
– А можно было? – я смочила горло остатками чая. Если и дальше так пойдет, то, чувствую, к рассвету язык мой распухнет, а голосовые связки ослабнут.
– Можно, – вздохнул санор и пригладил встрепанные волосы. Надо же… а на Арину нисколько не похож. Или… взгляд вот. Улыбка эта, вежливая и холодная… общее ощущение замороженности.
Или отмороженности?
– Каждый студент может отправить сигнал дежурному магу…
Ага…
Ясно… стоило предположить, а еще прочитать инструкцию, которую мне выдали и которую я благополучно убрала куда-то на полку. Что ж, буду утешать себя, что, пока этот самый дежурный маг добрался бы, наша красавица стала бы трупом.
– Но, вероятно, оно и к лучшему, – похоже, санор Альгер пришел к той же мысли. – Значит, она знала, куда идет…
– В каком смысле? То есть направлялась она точно на крышу, но видела ли крышу перед собой? – я наморщила лоб, вспоминая детали. – Она была уверена, что идет к Айзеку, что он ждет ее и готов жениться…
Потом мы молчали оба.
Я думала о крыше и падении, наверняка смертельном, и об уроде, который затеял эту игру.
Какой в ней смысл?
Отомстить девицам? Или Айзеку? Или… в любом случае подло… хочешь убить – убивай, нож там возьми, удавку, чтобы у жертвы хоть минимальный шанс имелся… яд на худой конец, а вот так… затуманить разум…
Мастер Варнелия вышла, когда кромешный
