Как ни странно, но анонимус послушался.
Правильно, я ж в том состоянии, когда за себя не отвечаю…
Благодарность короны обернулась приличной суммой в сто тысяч талеров. Честно говоря, представляла я ее себе весьма абстрактно, поскольку в жизни не имела такой кучи денег. Я повертела чек, выданный мне санором Альгером, и сказала:
– Спасибо большое.
Нет, а что еще?
– Всегда пожалуйста… надеюсь, впредь вы все же проявите большую осмотрительность.
Ага.
Всенепременно.
Папой клянусь, чтоб ему икалось… с другой стороны, не знаю, выйдет ли из меня маг жизни и вообще какой-никакой маг, но на безбедную приличную жизнь я уже заработала, что приятно.
– Скажите, а что там произошло?
Я не слишком рассчитывала на внятный ответ, а потому не удивилась, когда санор произнес:
– Простите, но это следственная тайна…
Точно. За семью печатями. Ну ладно, играть в разведчицу я не стану, и без того есть чем заняться: я опять здорово отстала от группы. И не то чтобы опасалась теперь отчисления – подозреваю, меня не отчислят, даже если я вовсе забью на учебу, но вот рассчитывать лишь на собственный ненадежный дар весьма неумно. Знания, они лишними не бывают.
В общежитии ничего не изменилось.
Та же комната.
Те же пятна сырости. Тот же холод и неприятный запах, пропитавший камни. Наледь на подоконнике, хорошо хоть, с той стороны, и ледяные узоры на стекле.
Недружелюбные соседки, которые, завидя меня, демонстративно отворачивались.
Шепоток в столовой.
И молчание, которым встретила меня моя группа. А и насрать…
– Привет, – я подняла руку. – Соскучились?
Моя старая знакомая блондиночка, за время учебы несколько подрастерявшая лоск, прошипела что-то, наверняка приветствие. Люблю людей: сама вляпалась, а виноватой я оказалась. Впрочем…
Учеба.
Лекции.
Практикум по диагностике, который я благополучно и ко всеобщему удовольствию провалила, поскольку упрямый мой дар отказывался работать на манекене. Он чувствовал пластик, дерево и клубок заклинаний, которые придавали манекену сходство с пациентом, и остальным хватало, а я…
Я убедилась, что себе верить нельзя.
Снова лекция.
И снова практикум, на сей раз по плетениям первого порядка, которые я знала неплохо и даже сумела изобразить что-то, достаточное для минимальной отметки. Неодобрительный взгляд мастера Хоннора, который даже вынырнул из обычного полусонного состояния, чтобы высказать, сколь бесталанные ныне студенты пошли.
А что… потерплю.
Обед.
Госпиталь.
Марек, который по-прежнему находился в палате, хотя искренне не понимал, что он здесь делает… Мастер Варнелия.
Витгольц, пытавшийся Марека разговорить. Нет, он не использовал магию, он принес местный аналог шахмат и выстраивал партию за партией, расспрашивая Марека о жизни его былой. И тот рассказывал, охотно, искренне, удивляясь тому, до чего, оказывается, опасны некоторые магические эксперименты…
Именно это ему и сказали.
Эксперимент.
Неудачный.
Потеря памяти побочным эффектом. И дар, который почти потух, но это временно… Год-другой, как раз достаточно, чтобы подготовиться к поступлению.
Смотреть на них было неожиданно больно. И пусть Марек, избавившийся от своей ненависти, был почти счастлив, искренен и весел, как может быть искренен и весел подросток, все равно меня не покидало ощущение, что я лишила его чего-то невероятно важного.
– Ты сделала больше, чем кто-либо, – Варнелия понимала меня, пожалуй, лучше, чем остальные. – Его мозг разрушался, и здесь мы были бессильны… он бы выжил, но в каком состоянии?
Я это понимала.
Я помогла, спасла, и все такое. Я просто оказалась рядом. Остановила то безумие на полигоне и, быть может, вообще подвиг совершила, которого от меня не ждали.
Но на душе было тошно.
А как справиться с этой тошнотой, я не знала. И потому ушла в работу, благо в клинике ее всегда хватало.
Сортировка перевязочного материала.
Стерилизация.
Папки с личными делами, которые надо привести в порядок. Выписки. Подготовка зелий первого уровня, к более высоким меня не допускали.
Переучет постельного белья…
И шкафы с лекарствами, где порядок не наводился уже пару десятков лет… нет, не основные, в основных он был идеален, но вот средства длительного срока хранения… И недовольная старшая сестра милосердия, которой не по вкусу пришлась моя инициатива. Но что она могла против Варнелии?
Ей оставалось хмуриться и шипеть в спину.
Плевать.
Пусть и проклинают, но…
Он нашел меня между шкафами. Я как раз раздумывала, сумею ли достать бутыли с верхней полки так или все ж стоит прогуляться за лестницей.
– Доброго дня, – брюнетик выглядел истощавшим, но весьма бодрым и донельзя мрачным. Последнее, как полагаю, было естественным его состоянием.
– И тебе доброго, – я поднялась на цыпочки и вынуждена была признать: без лестницы не обойтись. Крайние склянки я сниму, а вот с дальними придется повозиться. – Если пришел сказать спасибо, то всегда пожалуйста…
– И это тоже. Моя семья несказанно благодарна тебе за участие…
Ого, а по тону судя, он меня проклинает, а не благодарит. Впрочем, чего еще ждать от мажора. Небось полагает, что, если бы не я, спасения не понадобилось бы.
– Ага… я тоже несказанно благодарна, что они несказанно благодарны, и вообще… бутылку сними.
– Что?
– Бутылку, – я указала на полку, где бутылок этих было с полдюжины. И главное, тяжеленные, темного стекла и наверняка без этикеток. – Сними. Пожалуйста. Я не дотянусь, а за лестницей лень идти, но если ты сходишь, тоже будет неплохо.
– Ты наглая, полукровка.
– Какая уж есть.
Нет, почему, когда человек, вместо того чтобы краснеть и мямлить, прямо говорит, что ему нужно, он вдруг становится наглым? А лепетать, значит, и ножкой паркет шкрябать – это, выходит, нормально?
И вообще…
Хорошее воспитание нужно, чтобы одним людям было удобней пользоваться другими. Это я уже давно усвоила…
…Хорошая девочка Лена из седьмой квартиры каждую неделю бегает Софочке в аптеку.
И в магазин.
И в поликлинику ее провожает. И приходит, чтобы выгулять Софкину псинку, а еще порой печет пирожки и вздыхает, как ее задолбало это… только смелости не хватает Софку на хрен послать, как я это сделала. Как же… воспитание, мать его.
Вот и у брюнетика оказался тот же недостаток. Я ему не нравилась. Настолько не нравилась, что челюсти сводило от раздражения, но бутылек он снял.
И второй.
И третий.
И все шесть, одинаковых, что близнецы.
Почти одинаковых. Было в них что-то…
– Я хотел бы настоятельно порекомендовать тебе, полукровка, не строить планов на Малкольма…
– Хорошо.
– Что? – по-моему, подобного поворота он несколько не ожидал.
– Хорошо, говорю. Планов строить не буду. Я вообще замуж не собираюсь.
Неправильно.
И этаким дежавю неправильность легкая, едва уловимая. А потому никак не могу понять, в чем же дело. И этот еще отвлекает. Стоит. Сопит. Руки на груди скрестил. Тоже мне, статуя скорби мировой… и осуждения. Хотя не понимаю, я же с ним согласилась, а все равно…
– Твое присутствие мешает.
– Ага…
Одинаковые.
Каждая на литр, может, чуть больше. Стекло темное. Пробки плотные, тоже заплывшие… или нет? У пяти, а в шестой выделяется. Светленькая. Чистенькая… и сидит хоть и плотно, но не настолько, чтобы не вытащить.
И пыль.
Те пять успели обзавестись серой пушистой шубкой, а эта вот… будто протирали.
Интересно.
И… чую задницей,
