Озабоченность на лице Изабеллы сменилась ослепительной улыбкой и она, не скрывая своего торжества, гордо сообщила: – Горыня впервые ступнями пошевелил.
– И что это значит? – уточнил Улан.
– Так ведь это победа! – выпалила она взволнованно. – Ну-у, не полная, но начало ее. Понимаешь, Улан, теперь я могу сказать совершенно точно – он на пути к выздоровлению, – и ойкнула, заметив надпись, сделанную на печке. Глаза ее округлились и она даже восторженно захлопала в ладоши, указывая на последнюю из букв. – Смотри, смотри, словно ангел с неба ночью спустился, крылом своим нашего кузнеца опахнул, а в доказательство знак оставил. Ведь это же первая буква слова «виктория», а оно по латыни и означает слово «победа». Надо же! Так что, пойдем к Горыне? Только, – она замялась, – может, ты побратима разбудишь, чтоб вместе?
– Не стоит, – улыбнулся Буланов. – Мы ему попозже сообщим.
– Ну-у, тебе виднее, – с легким разочарованием пожала плечами Изабелла и направилась было вверх по лестнице, но внезапно остановилась и, обернувшись, еще раз внимательно посмотрела на концовку печной надписи.
– Странно как-то написано, – протянула она, – перевернуто.
– Чему ж удивляться, – пожал плечами Улан. – Ангел же сверху прилетел и выводил ее, под потолком витая. Да и какая разница. Победа – она всегда победа, пускай и перевернутая.
Глава 14
Долги в первую очередь
Предсказание Изабеллы насчет займа сбылось – Михаил Ярославич и впрямь обратился к побратимам за серебром. Пришел он накануне отъезда Улана, то есть предлог был благовиднее некуда – проводить, пожелать доброй дороги и всякое прочее. Но был он, вопреки обыкновению, практически без сопровождения – всего пара дружинников, оставшихся, как и всегда, во дворе.
А после ужина, отдав должное кулинарному мастерству Заряницы и навестив Горыню – еле-еле успели спрятать наполовину готовый чекан, спешно заменив его незаконченным змеевиком[18], который оставался недоделанным еще с Липневки – князь распрощался с больным и женщинами и неспешно направился вниз. Однако перед этим незаметно кивнул побратимам, давая понять, что есть тайный разговор. Сангре, шепотом предупредив Заряницу, чтобы никто пока не возвращался в трапезную, подался вместе с Уланом следом. Когда они спустились, Михаил Ярославич уже поджидал их, сидя за столом. Был он хмур и слегка смущен. По всему видно, предстоящий разговор его изрядно тяготил.
Петр уселся напротив и, зачерпнув изящным ковшиком-уточкой вишневого меду из ендовы, наполнил все три кубка, пододвинув один князю, а второй Улану. Однако Михаил Ярославич лишь пригубил из него. Поморщившись и отставив в сторону, сумрачно заявил:
– Вареный[19] медок-то. Сразу видно, покупной… – и он недовольно скривился.
Сангре виновато развел руками и пояснил, что боярыня, у которой они приобрели терем, была стара летами, за дворней проследить сил не хватало, а сын вырос шалопаем. Вот ее людишки, оставшись без должного надзора, весь медок и выдули, по сути почти ничего не оставив. Потому и приходится покупать.
– А ко мне пошто не обратились? – буркнул Михаил Ярославич.
– По таким пустякам к князю идти – себя не уважать, – усмехнулся Петр. – Мы уж лучше дождемся чего-то посерьезнее, тогда и придем на поклон.
– За таким пустяшным делом и впрямь на поклон ходить неча, – согласился князь. – Ну да в моих погребах изрядно бочек стоит, не обеднею, ежели поделюсь. Ставленого, правда, не сулю, а вот хмельного завтра же пришлю и разного, кланяться не придется. Считайте, заместо платы за прежние труды.
– Так ты ж нам шубы с деревеньками уже выделил, – не понял Сангре.
– То не оплата, а награда, – пояснил Михаил Ярославич. – А с серебрецом у меня худо, потому и самому ныне куда проще медком с вами расплатиться. Медком да кормчим добрым, а то как я слыхал, у тебя, Улан Тимофеевич, его доселе нету, а это не дело.
– С караваном же иду, – пожал плечами Улан. – У остальных они имеются, зачем мне своего заводить. Лишнее.
– А вдруг нужда отстать повелит, тогда как? Ить в пути всякое случается. Не-ет, без кормчего на реке нельзя, опасно. У меня в княжестве не столь много вещунов, чтоб ими разбрасываться. Да ты не бери в голову, я сам за тебя сговорился с одним, согласился он. Звать его Сомом, опытный, по Волге-матушке не один десяток годков хаживал и в Хвалынское[20] море забредал не раз. Мыслю, и ныне управится, чести своей не посрамит, – и князь, усмехнувшись, погрозил пальцем. – Я ж ведаю, отчего ты на самом деле без кормчего намыслил плыть. Небось преизрядно на товар поистратился, эвон сколь мехов поднабрал, да все баские, знатные, вот, посчитав остатки, да прослезившись над ними, и порешил без него обойтись. Угадал?
Улан покосился на Сангре и, не зная, что ответить, неловко пожал плечами.
– Так ты не смущайся, – ободрил Михаил Ярославич. – Ему за труды платить не придется, сказываю ж, я сам с ним сговорился, сам и рассчитаюсь. А что, – насторожился он, – неужто вы с побратимом и впрямь все гривенки за соболей, бобров да куниц выложили?
– Да нет, осталось немного, – уклончиво ответил Сангре. – На жизнь должно хватить.
– Умный человек не токмо на жизнь оставляет, но и еще столько же – вдруг беда какая нагрянет, – поучительно заметил князь. – Не хочу накликивать, уж больно любы вы мне, но к худому паче хорошего надобно заранее приготовиться. Не зря в народе сказывают: блюди хлеб про еду, а гривну про беду. Готовы к беде али как?
Петр уклончиво пожал плечами, мысленно восхитившись: «Классно работает. Ему бы в следаки или опера пойти, цены бы не было. Почти на уровне Улана допрос ведет».
Меж тем Михаил Ярославич, не дождавшись ответа, решил зайти с иной стороны, и осведомился у Улана:
– Возвертаться-то когда намыслил? Я к чему вопрошаю. В Орде мы с тобой поспеем свидеться, али нет?
Улан не торопился с ответом, потянувшись за своим кубком меда. Неторопливо отхлебнув раскритикованного князем напитка, он степенно пояснил:
– Коль он у тебя и впрямь в Хвалынском море не раз хаживал, тогда мне прямая выгода туда податься.
Поэтому все зависит от того, когда ты сам в Орде объявишься. Если зимой, то и впрямь увидимся, а пораньше я навряд ли поспею.
Михаил Ярославич помрачнел пуще прежнего.
– Стало быть нет, – протянул он. – А ты напоследок не поведаешь мне, не видал ли еще кой-чего… вещего.
Побратимы переглянулись. Врать было опасно – вдруг княжич не стерпел и предупредил отца о страшной беде. Но и правду говорить тоже нельзя. Как быть? Улан покосился на Сангре, предоставляя ему право решать.
– Не видал он ничего, – ответил тот.
– Ты, гусляр,
