– Суд, – горько вздохнул Кирилла Силыч. – Одно название, а на деле… – Он вздохнул и сокрушенно махнул рукой, но чуть погодя продолжил рассказ.
Картина и впрямь получалась неутешительная. Обвинения и ложные наветы в адрес Михаила Ярославина со стороны русских князей сыпались снегопадом. Судьи же всякий раз удовлетворенно кивали, покачивая головами и с укоризной поглядывая на тверского князя, мол, как тебе не ай-яй-яй. И это несмотря на то, что каждый поклеп легко, с бумагами и цифрами в руках, опровергался тверскими боярами, стойко державшими оборону.
– И правда не суд, а хрень какая-то получается. Гаагский трибунал, прости господи за срамное слово, – пробормотал Петр. – Теперь понятно, откуда матушка Европа через шестьсот с лишним лет его скопировала. Чтобы ни приключилось, уроды-пендосы молодцы, а виноват во всем Путин. И никаких других мнений быть не может.
– Чего сказываешь? – оторопел боярин.
– Говорю, Содом и геморрой получается, – пояснил Сангре.
– Гоморра, – поправил Кирилла Силыч.
– Да какая разница? – вяло отмахнулся Петр. – Где сегодня Гоморра, завтра жди геморроя. И это в лучшем для здоровья случае. И вообще, чьё-то ханское мурло мне все сильнее напоминает бубен – так и хочется настучать по нему цыганочку с выходом.
Боярин понял от силы половину из сказанного, но ему хватило и ее.
– Настучать было бы неплохо, – вздохнул Кирилла Силыч. Лицо его на миг осветила эдакая мечтательная улыбка. Однако через секунду он вновь помрачнел и, досадливо поморщившись, сообщил: – А ныне и вовсе стряслось…
– О, господи! Дальше-то вроде некуда, – проворчал Сангре.
– Есть, – мрачно заверил боярин.
…Оказывается, бывший тверской мытник Романец, изгнанный в свое время князем за безудержное воровство и ныне служивший Юрию Даниловичу, прилюдно и весьма грубо отозвался о Михаиле Ярославиче. Произошло это, когда он сегодня поутру проезжал поблизости от шатров последнего. Стоящий неподалеку юный Маштак вступился за своего князя, кинувшись с кулаками на Романца. И тогда бывший мытник жестоко избил юношу. Он не прекращал пинать его ногами и после того, как тот окончательно затих и только слабо вздрагивал, когда острый носок мытника в очередной раз врезался в его пах или под ребра. Из-за раннего часа никого поблизости не оказалось, а когда на шум выбежали еще трое слуг, Маштак еле дышал, а на губах его пузырилась алая пена. Чуть погодя выскочили и бояре вместе с самим Михаилом Ярославичем, но Романец был уже на полпути к становищу московлян.
И вот сейчас князь поехал жаловаться на Романца самому Узбеку, но будет ли с того прок? При нынешних порядках навряд ли.
Меж тем на завтра назначено новое судилище, но уже мало кто верит, что ситуацию удастся переломить, ибо после этого избиения все тверичи – от бояр до самого последнего слуги – ходят как в воду опущенные.
Пока боярин это рассказывал, прибыл Михаил Ярославич. Мрачный, как туча, он вошел в свой шатер, однако через минуту вышел и направился в соседний, где, по словам боярина, находился жестоко избитый Маштак. Кирилла Силыч поспешил туда же. Вместе с ним направился и Петр – надо ж показаться, сообщить, что прибыл.
– Ну что Узбек? – спросил боярин, едва вошел вовнутрь.
– Сказывал, не ханское дело ссоры слуг разбирать, – раздраженно бросил через плечо князь, продолжая напряженно смотреть, как лекарь осторожно вытирает тряпицей пот со лба раненого. – К тому ж сабли обнажены не были, посему можно считать, что это был обычный поединок, вроде божьего суда. Опять же Маштак, по словам Романца, первый на него с кулаками накинулся. А наперед мне и вовсе запретили с таким являться. – Он наконец-то повернулся к боярину, увидел Сангре и протянул: – A-а, и ты заявился, гусляр. Уж не чаял увидеть.
В его словах прозвучал скрытый упрек, но Петр мгновенно отреагировал на него.
– Сказано в притчах мудрого Соломона: друг любит во всякое время и, как брат, явится во время несчастья. Вот я и явился, княже.
Михаил Ярославич крякнул, помягчел взором и даже благодарно хлопнул по плечу Сангре. Но тут тяжело дышавший худенький, щупленький Маштак закашлялся, и на губах вновь выступила розовая пузырчатая пена.
«Легкое сломанными ребрами проткнуто, а может, и оба, – прикинул Петр. – А судя по тому, как он за живот держится, и печенке с селезенкой досталось».
– Ну как он? – спросил князь у маленького тщедушного лекаря Падожка.
Петру тот был хорошо знаком, поскольку не раз и не два захаживал в их терем проконсультироваться с Изабеллой. Уже одно это – не чурался поднабраться уму-разуму у женщины, тем самым признавая ее превосходство – говорило само за себя. Да и испанка отзывалась о нем весьма положительно. Дескать, изрядно сведущ, и не каждый лекарь, проучившийся в Салерно, знает столько о лекарственных травах.
Падожок аккуратно вытер с губ юноши пену, поднялся на ноги и развел руками. Мол, он тут бессилен.
– От силы до ночи дотянет, а уж до утра точно не доживет, – шепотом сообщил он.
Сидевший возле изголовья раненого подросток при этих словах, жалостливо скривив рот, горестно всхлипнул. Сангре нахмурился, припоминая, затем дошло – княжич Константин, отправленный Михаилом Ярославичем в Орду по весне. Сейчас малец мало чем напоминал того вечно веселого мальчишку, мелькавшего в княжеских хоромах. И лицо было чуть ли не коричневое от степного загара, и глаза изменились. Детства, плескавшегося в них там, в Твери, и в помине не осталось – его место заняли печаль и застоялый страх.
– Понятно, – посуровев лицом, кивнул Михаил Ярославич и бросил через плечо Петру. – Ладно, гусляр, ступай себе. Опосля позову, расспрошу, как и что. Али срочные вести от Дмитрия привез?
– Нет, срочного ничего, – тихо произнес Сангре и вышел обратно. Следом за ним из палатки вынырнул и Кирилла Силыч.
– Вот такая у нас ныне жисть.
– Судя по твоему рассказу и тому, что я увидел, это не жисть – скорее, вид на жительство, – отозвался тот. – Да и то временный. До ханского распоряжения. Мда-а, получается, все не так плохо, как я думал, а… намного хуже.
– Жалеешь, что прикатил? – нахмурившись, осведомился боярин.
– Жалею, что задержался! – отрезал Петр.
Брови Кириллы Силыча мгновенно приняли прежнее положение и он совсем другим тоном произнес:
– Это да, запоздал ты. Но и то взять – даже ежели бы поране приехал, чем бы подсобил?
– Почти опоздал, – поправил его Сангре. – Пока мы еще живы, а значит, можно успеть что-то предпринять.
– Живы, верно, – согласился боярин. – Токмо надолго ли? Боюсь, ежели так
