– Я за него, – буркнул Сангре. – Предвидеть не могу, зато имею хорошую интуицию.
– А это чего?
– Ну-у, когда чуешь, что туда, к примеру, лезть нельзя, а уж потом, когда полез, воочию убеждаешься, что зря.
– А-а-а. И что ты сейчас чуешь?
– Полную хрень, – проворчал Петр. – Кстати, о Маштаке. Пойдем-ка, поведаешь, каков этот Романец из себя.
– Для чего тебе? – нахмурился Кирилла Силыч.
– Ну как же, серьезный, судя по всему, мужчина. Не хотелось бы такому под горячую руку попасться.
– Вот это верно, – согласился боярин. – Будя с нас одной смерти. А рожа у мытника навроде твоего страхолюдины, коя с тобой прикатила. Словом, зверюга зверюгой, прости господи.
– Ну это ты зря, – оскорбился за Локиса Петр. – У моего оруженосца душа зато нежная как цветок. И вообще, его ведьма в детстве заколдовала. У них в Литве знаешь какие ведьмы? Ужас!
Он еще хотел добавить, что продолжает надеяться на возвращение красоты к литвину, но тут его внимание привлекли пятеро всадников. Они неспешно ехали со стороны шумного базара как раз в сторону московского становища. И минимум трое из них были явной славянской наружности, да и четвертого, пускай и с натяжкой можно было приписать к выходцу из Руси. Зато пятый изрядно подгулял.
– А вон, пожалуйста, ничем не лучше моего Локиса, – заметил Сангре, кивая в сторону едущих. – С такой рожей и впрямь только народ пугать.
– Так это и есть беглый княжий мытник. Я ж сказываю – зверь зверем, – хмуро откликнулся боярин.
Краткая характеристика Романца, несмотря на злость Кириллы Силыча, оказалась на редкость объективной. Здоровенный бугай, ехавший чуть впереди остальных, и впрямь выглядел звероподобно. Во-первых, зарос дальше некуда, а во-вторых, строение лица: покатый низкий лоб и агрессивно выдвинутая вперед могучая нижняя челюсть. Небольшие глазки были глубоко утоплены в глазницы и в замаскированы кустистыми бровями. Ехал он медленно, шагом. Держа в одной руке поводья, а другой надменно упершись в бок, он насмешливо указал плетью своим спутникам в сторону тверских шатров и громоподобно расхохотался. Однако этого ему показалось мало, и он презрительно сплюнул в их сторону.
– Не иначе как успел прослышать о словах хана, вот и упивается своей безнаказанностью, – угрюмо прокомментировал Кирилла Силыч.
– А почему безнаказанностью? – осведомился Сангре. – Смотри сколько народу. Да и ты сам вроде мужик в теле.
– Я бы с превеликой радостью, но нельзя.
– Боярский чин боишься унизить, или князь запретил?
– Убийцу покарать – унижения нет, – покачал головой Кирилла Силыч. – Но тогда получится, что боярин чужого слугу изобидел. За такое сам Юрий Данилыч с жалобой к Узбеку заявится, а хан рад стараться, снова суд учинит. Выходит, токмо хужее сделаю. А наши слуги супротив Романца… – он сокрушенно вздохнул и махнул рукой, давая понять, что надежды на них мало.
– А вон тот малец кто такой? Смотри, аж из рук вырывается, – кивнул Петр на толпившихся слуг, с превеликим трудом сдерживавших какого-то мальчишку.
– Родный брат Маштака. Чернышом кличут, – пояснил боярин. – За обиду, стало быть, отмстить желает. Токмо куда ему – лядащий совсем. – И он повелительно крикнул остальным. – Да уберите вы его вовсе, а не то ненароком и впрямь вырвется.
– Ты бы лучше сам его унял, – посоветовал Сангре. – Тебя он послушается.
– Дело, – согласился Кирилла Силыч. – А ты покамест в мой шатер ступай, неча ентой образиной любоваться. – И он неспешно направился к слугам.
– Ага, – послушно откликнулся Петр. – Сейчас и пойду.
Глава 22
Поединок
Сангре не обманывал. Он и впрямь поначалу собирался уйти – ввязываться в сомнительные дела в первый день прибытия было бы в высшей степени неосторожно. А уж когда перед тобой стоят задачи куда важнее, тогда оно и вовсе верх глупости. В конце концов, кто такой Романец? Так, обычная сволочь на службе у мерзавца. Потому и переметнулся к московскому князю: рыбак рыбака видит издалека.
Но у Петра вновь заработала «чуйка», настойчиво подсказывавшая не оставлять доброе дело на потом. Да, да, именно доброе, без оговорок и кавычек. Любое истребление зла – дело доброе. А что сейчас в его сторону направлялось именно зло, притом в своем чистом первозданном виде, он был уверен. Особенно после того, как припомнил рассказ Михаила Ярославича о том, кто именно вырезал у боярина Александра Марковича сердце, бросив его к ногам князя Юрия.
Мало того, четверо всадников, сопровождающих Романца, в какой-то мере уже подпали под обаяние этого зла, ибо оно имело притягательную силу – соблазн вседозволенности. И ведь это только начало.
Добавлялось и другое обстоятельство. Если именно сейчас московский князь лишится своего верного подручника, у него тоже поубавится и наглости, и уверенности в своей силе. Выходит, рассчитавшись с Романцом за Маштака, он внесет первый вклад в конечную победу Михаила Ярославича. Это подсказывала Петру та же «чуйка». И не только это, но и то, что расправа расправе рознь, и зло надлежало не просто уничтожить, но безжалостно размазать по земле, втоптать в грязь, надсмеяться над ним. Тогда вместе с ним погибнут и те ростки, которые уже пробиваются в окружающих.
– Улана бы сюда, он бы его на счет «раз» уделал, – негромко пробормотал Петр, разглядывая бывшего тверского мытника. – Ну ничего. Чай не одни йоги горшки обжигают – и мы кой-чего могём. И могем тоже.
Он обернулся к своим людям, терпеливо поджидавшим его подле арб, поманил к себе Яцко, а когда тот торопливо подбежал к нему, скомандовал:
– Что бы ни случилось – никому не встревать. Предупреди всех и в первую очередь Локиса с Эльфом. А после предупреждения мухой к боярину Кирилле Силычу, чтоб он тоже не вздумал нас разнимать и всем прочим лезть запретил. Божий суд, он, как известно, один на один вершится. И вообще, эта тварь, – кивнул он в сторону приближающихся всадников, – моя добыча.
Отдав распоряжение, он неспешной походкой направился к приближающемуся Романцу. Тот действительно успел прознать о ханском решении и безнаказанность слегка вскружила ему голову. Собственно, он потому и ехал нарочито медленно, видя Черныша и рассчитывая, что щуплый хлюпик все-таки сумеет вырваться и ринется на него. Но к мальцу уже шел боярин и стало понятно, что тот точно сумеет угомонить брата умирающего юноши.
Слегка расстроившись – добыча выскользнула из рук – Романец помрачнел и еле заметно толкнул пятками лошадь, ускоряя ход, но тут заметил приближающегося Сангре. Надежда вновь вспыхнула в его сердце и он с превеликой охотой остановил своего коня, дожидаясь, когда тот подойдет. В конце концов разницы нет, даже лучше – братец-то побитого вовсе сопляк, никакой радости, а этот и постарше, да и сам покрепче, не сразу под его кулаками ляжет, значит, забава подольше
